Он подцепил с принесенного блюда копченый бычий язык, половину сразу затолкал в глотку.
– Люблю это место, – молвил князь. – Нешумно и с холма далеко видно, кто по Днепру в Киев плывет.
– От Смоленска загородился иль от Полоцка? – понимающе хмыкнул Душило и спросил: – А что не ешь, князь?
– Чрево не берет. Хвораю что-то. На ловах простыл.
– Угу. Исхудал ты, княже, и выглядишь не так чтобы. Ты бы подлечился.
– Лекарь из Киева лечит. Говорит, почки плохи. Ты с чем приехал-то, Душило Сбыславич? Ладно ли в Переяславле? Обвыкся ли посадничать?
– Оно, вестимо, не веретеном трясти. Обвыкаюсь. Заставы и валы на Супое и Суле укрепляем. Да я не про то приехал. – Душило выхлебал до дна корчагу и пояснил: – Половцы мне покоя не дают.
– Они и мне спать мешают, – вздохнул князь. – Святополк, конечно, получил летом свой урок. Хотел по-быстрому добыть себе славы, а обрел позор и горе. Но мне с того не легче.
Мономах прикрыл глаза. Тотчас перед ним встал горящий город. Множество людей, живших в нем, сбитых в человечье стадо, подгоняли плетьми конные половцы, уводя в степи. Торческ, мощная крепость с двойным кольцом стен, от голода сдался половцам, не дождавшись помощи киевского князя. Святополку тоже было несладко – часть степного войска явилась в середине лета чуть не под самый Киев. Князь вышел на рать и в поле у града Желани лишился почти всей дружины да половины ополчения. Мертвых было так много, что воронье пировало до осени, пока не похоронили последнего.
– Поганые распробовали русскую кровь, вгрызлись уже под самое сердце, – сказал Душило. – В следующий раз они пойдут прямиком к Киеву. Или к Чернигову. О Переяславле уж не говорю.
– Того и жду, – еще больше помрачнел князь.
– А зачем ждать? – Душило отодвинул корчаги и блюда в сторону, перегнулся над столом. – А, князь?
– Ну выкладывай, что придумал, – сказал Мономах, слегка оживившись.
– Половец – зверь хитрый и едва уловимый, – ковырнув в зубах пальцем, начал Душило. – Набежит, похватает и шасть обратно с добычей в пасти. В лучшем случае мы можем его догнать и отбить полон. А он в другой раз еще больше возьмет и утянет к себе в нору. Понимаешь, князь, у половца ведь есть своя нора, куда он тащит добычу и где его ждут женки с детьми.
– Это я и сам знаю, что степняки живут в своих вежах, – недоумевал князь. – Не на конях же они детей стругают. Куда клонишь, боярин?
– А что нам мешает нагрянуть к ним в гости да посмотреть, крепко ли они берегут своих жен? Не век нам за валами и стенами отсиживаться.
– Затравить зверя в берлоге, а берлогу сокрушить? – Очи Мономаха на миг блеснули, но быстро погасли. – Нет, не наберем сил. Степное порубежье большое, сторожевые отряды надо выставлять на всем протяженье – ждать набега в любом месте. А нынче людей и вовсе мало – за год многих повыбило.
– Погоди, князь, не спеши, – хитро ухмылялся Душило. – Половец не медведь, он опасен летом, когда сам сыт и сыты его кони. А зимой он голоден и кони его тощи, вот тогда он слаб и немощен, бери его голыми руками. Где он зимует, известно – за днепровскими порогами, на Дону и у Сурожского моря. Вот он, половец. – Душило сгреб с блюда добрый кусок кабанятины в жиру и шлепнул на стол сбоку от себя. – Это Днепр. – Он прочертил медом из корчаги длинную гнутую дорожку с другого боку. Потом шлепнул в Днепр два пирога и повел их вниз по реке. – Это мы идем, пешцы в лодьях, дружина на конях. От порогов уходим в степи. – Пироги, встали на изгибе реки, дальше в сторону мяса покатились лесные орехи. – Обнаруживаем вежи и… хвать!
