Но Генрих был еще молод сердцем и духом; он любил окружать себя молодыми людьми; он любил, чтобы вокруг смеялись, и строгие лица пугали его. Старый слуга часто был забываем в Арсенале, где проводил дни и ночи за прилежной работой и куда король отправлялся к нему, когда хотел говорить с ним о государственных делах, когда капризы Марии Медичи или дерзости Кончини выгоняли его из дворца. Тогда разговаривали о прошлом, о том времени, когда молодой Росни подвергался приключениям на больших дорогах во Франции, вслед за королем Наваррским…
Сюлли призывали в Лувр только в важных случаях. Поэтому он явился в большом волнении, зная, что король выздоравливает, и предполагая, следовательно, что случилось какое-нибудь важное политическое или, может быть, домашнее событие.
Но беспокойство его было непродолжительно, потому что, как только он вошел в комнату короля, тот весело приподнялся на кровати.
– Ты знаешь новость, Сюлли? Он отказывается! Он отказывается!
– Кто отказывается?
– Бассомпьер… Он не женится на девице де Монморанси.
– В самом деле! И это все?
– Да… Чего же еще ты хочешь?
– Да благословит вас Господь, государь!.. Этого я уже не ожидал… Вы заставляете меня бежать сюда, вы мне кричите: он отказывается! Я воображал, что герцог Савойский отказывается от Ломбардии… Вместо этого Бассомпьер… Тем хуже, я опять попался; лучше бы мне оставаться в Арсенале составлять итог налогов…
– Не сердись; ты теперь все ворчишь… Мы поговорим, и твои страшные цифры подождут.
Сюлли подумал с видом человека, который принимает важное решение.
– Если я уж пришел, то лучше поговорить с вами об одном предмете, который я откладываю уже несколько дней.
– Хорошо, ты мне это расскажешь… Выслушай прежде, что я решил. Я выдам Монморанси за Конде… Чему ты смеешься?
– Я не смеюсь… я кашляю.
– Странный способ кашлять… Будь откровенен; ты думаешь, что я устраиваю этот брак, потому что Конде дурак, совершенно не знающий женщин и которого можно водить за нос…
– Однако, государь…
– Но ты забываешь, что ты сам советовал мне устроить этот брак, что ты сам две недели тому назад находил вместе со мною, что возражения де Бульона были очень благоразумны и что девица де Монморанси – единственная невеста во Франции, приличная для принца Конде… Ты даже прибавил, что нельзя и думать позволить ему жениться на девице де Майен, дочери Гиза… Правда это?
– Правда… Я считаю этот брак очень полезным для государства…
– Ну, когда так?
– Решительно вы сегодня не в духе… Но я хочу быть снисходителен. У вас готово нравоучение, я даю вам право прочитать его мне…
– У меня нет больше нравоучений, государь; я все истратил понапрасну…
– Вы таинственнее иезуита, мой милый! Хотите хоть один раз выказать мне глубину ваших мыслей? Одобряете вы этот брак, да или нет?
– Одобряю, государь.
– Это большое счастье… Ну, когда так, не будем об этом говорить.
– Напротив, будем… Еще надо праздновать свадьбу?
– Хорош вопрос! Как будто первый принц крови может жениться на Монморанси без того, чтобы не праздновать свадьбы!
– Еще издержка, которая порядочно опорожнит вашу шкатулку…
– Мою шкатулку!.. А деньги с пошлин! Вы становитесь несносны, Сюлли…
– Очень сожалею, государь, но я обязан напомнить вам, что деньги с пошлин назначены на первые издержки войны…
Лицо короля омрачилось.
– Война еще далеко, – сказал он.
– Для чего вы откладываете ее, государь?
– Могу ли я поступать иначе?.. Властен ли я в моих поступках? Все здесь соединились против меня. Это всеобщий заговор, и мне не дают времени исполнить мои планы. Даже в моем семействе… – Он остановился, потом тряхнул головой, как бы желая прогнать мучительную мысль, и продолжал: – Мы после поговорим об этом… Лучше расскажи мне, что ты хотел сказать.
