Щит и меч - страница 81

– Я попрошу! – визгливо вступил тенор. – О государе императоре…

– Брось! – спокойно отпарировал сиплый. – Да не махай кулачишками. Дам по харе так, что потом, как после пластической операции, ни один мужик не узнает бывшего своего барина.

– Узнают! – зловеще пообещал тенор. – Узнают…

– Так тебе немцы и отдадут усадьбу, держи карман шире!

– Господа, – баритон звучал барственно, – вы слишком далеко зашли, вы не имеете права обсуждать планы Германии в отношении бывшей территории России.

– А кто накапает?

– А хоть я, – ответил баритон. – Я. Если, конечно, ты не доложишь раньше.

– Сволочь!

– Именно…

Кто-то рассказал:

– Когда я отбывал срок в Бремене, нас гоняли на работы в оружейные мастерские, а потом, прежде чем пропустить обратно в камеры, просвечивали каждый раз рентгеном: проверяли, не спер ли кто-нибудь инструмент из цеха. А говорят, будто облучение отрицательно отражается на способностях.

– А на черта тебе эти способности?

– Ну, все-таки…

– А я, господа, первое, что сделаю, – закажу щи и расстегай. Ну такой, знаете…

– Ты лучше жри поменьше. Не набирай лишнего веса. Будут кидать с парашютом – ноги переломишь. Со мной был такой один субчик – сразу ногу себе вывернул. Пришлось исцелить – из пистолета.

– Ну и дурак!

– А что? На себе тащить в советскую больницу?

– А ты бы, как хирург, – ножичком!

– Эх ты, мясник!

– Будь спокоен, если попаду тебе в напарники, облегчу бесшумно.

– Если я тебя раньше на стропе не вздерну.

– Ну зачем опять грубости? – умиротворяюще проговорил баритон. – Весна, скоро пасхальные дни.

– А где ты их праздновать будешь?

– Где же еще, как не в российских Рязанях?

– Вот и отволокут тебя в Чека. Будет тебе там Пасха!

– НКВД, – строго поправил тенорок. – Не надо быть такими отсталыми.

– Вызубрил…

– А что ж, с двадцатого года дома не был.

– Ничего, не плачь. Скоро обратно кинут.

Вайс вышел из гаража с надутым баллоном в руках, сел невдалеке от этих людей и внимательно осмотрел баллон, будто искал на нем прокол. Потом прижал баллон к уху и стал сосредоточенно слушать, утекает воздух или нет.

Высокий, тощий, с хрящеватым носом, не оборачиваясь, спросил по-русски:

– Эй, солдат, закурить есть?

Вайс сосредоточенно вертел в руках баллон.

– Хочешь, я сам дам тебе сигарету? – снова спросил шепелявым баритоном долговязый.

Вайс не прерывал своего занятия.

– Да не бойся, ни черта он по-русски не понимает, – сказал коренастый. И спросил по-немецки: – Эй, солдат, сколько времени?

Вайс ответил:

– Нет часов. – И обвел твердым, запоминающим взглядом лица этих людей.

Улыбаясь Иоганну, плешивый блондин проблеял тенорком по-русски:

– А у самого на руке часы. Немецкая свинья, тоже воображает! – Любезно протянул сигарету и сказал уже по-немецки: – Пожалуйста, возьмите, сделайте мне удовольствие.

Вайс покачал головой и вытащил свой портсигар.

Блондин засунул себе за ухо отвергнутую Вайсом сигарету, вздохнул, пожаловался по-русски:

– Вот и проливай кровь за них. – Обернулся к Вайсу, сказал по-немецки: – Молодец, солдат! Знаешь службу. – Поднял руку. – Хайль Гитлер!

Вайс сходил в гараж, оставил там баллон и, вернувшись обратно, положил себе на колени дощечку, а поверх нее лист почтовой бумаги.

Склонившись над бумагой, Вайс глубокомысленно водил по ней карандашом. Изредка и внешне безразлично поглядывал он на этих людей в разномастных иностранных мундирах, которые владели немецким языком, а возможно, и другими языками так же, как и русским. Они давно утратили свой естественный облик, свои индивидуальные черты. И хотя приметы у них были разные, на их лицах запечатлелось одинаковое выражение жестокости, равнодушия, скуки.