А вот и их милость пожаловали! Явились — не запылились.
Губанов хмурился и смотрел на меня с изумлением. Вряд ли ему в голову приходило то, что соглядатай, которого он списал в расход, вдруг окажется настырным и живучим. Озадачил я его преизрядно.
— Каков молодец! — сказал он, обращаясь к своим людям. — Не струсил! Ей-богу не струсил!
Его гладкостриженная голова на сей раз не укрытая париком, повернулась ко мне:
— С ведмедом что отворил, признавайся?
— Пристрелил, — скромно пояснил я, указывая на дымящийся пистолетик и одновременно сожалея, что это не ПМ и тем более не «Стечкин».
— Изверг! Такую животину не пожалел, — опечалено произнёс Губанов и добавил в адрес готовых сорваться по его команде мордоворотов. — Погодите малость, никуда он от нас не денется. Говори, шельма, кто таков будешь на самом деле и что тебе надобно?
— Что ж сразу не спросил?
— Осерчал больно. Водится за мной сей грех.
— Да за тобой, любезный, грехи куда страшнее водятся. Измену затеял, шашни с цесарцами закрутил.
— Какая ещё измена? — зашумел Губанов. — Цесарцы наши союзниками.
— Даже союзников не стоит посвящать во все тайны. Сдавайся, Губанов. Государыня Анна милостива, авось не станет казнить, а помилует. Про то, как ты со мной обошёлся, я никому сказывать не стану. На сём крест готов целовать.
— Из Тайной канцелярии, выходит, будешь?
— Из неё самой. Про СМЕРШ слыхивал?
— Доводилось, — безучастно произнёс Губанов. — Обложили меня?
Если бы я ввернул фразочку про то, что изменник давно находится «под колпаком у Мюллера», она пропала бы впустую. Не знает местный народ про подвиги легендарного Штирлица. Потому лишь кивнул.
Помещик внимательно следил за выражением на моём лице. Что-то ему показалось подозрительным.
— Сдаётся мне, что мухлюешь ты, гость незванный, картами краплёными играть взялся. Может, и впрямь из Тайной канцелярии, но действуешь в одиночку. Нет никого за спиной. Исчезнешь, не скоро и хватятся.
— Так ведь всё равно хватятся!
— А я отбрешусь. Уехал скажу ты куда-то. В горячке собрался, расчёт получил и в един миг уехал. Куда делся — не с меня спрос. Людишки подтвердят, что в добром здравии при мне был. А коль случилось что плохое, так я тут ни при чём.
Я горько усмехнулся:
— Так в своих людей веришь?
— А чего мне им не верить? Я пустобрёхов к себе не приближал. Только проверенных. А таперича, братцы, скрутите энтого прощелыгу.
— Что, ещё медведи есть? — оттягивая время, поинтересовался я.
— Рази ж на тебя напасёшься!
— Жаль!
Тут не выдержавший Губанов крикнул:
— Чаво стоймя стоите?! Хватайте! А то уйдёт поганец!
Драка была скоротечной. Я молотил кулаками и лягался как осёл, но мужички дело знали туго. Сначала сбили с ног, потом спеленали и с молчаливого согласия Губанова старательно принялись выбивать из меня дух.
Я готовился умереть, даже слабой надежды избежать гибели не просматривалось, но вдруг хватка бойцов ослабела, они отпрянули после грозного окрика «А ну прекратить! Государево слово и дело!»
Меня рывком поставили на ноги.
— Петя, братишка! Ты жив?!
По лицу текла кровь, мешая разглядеть говорившего, но я бы узнал этот голос из тысячи. Мой предок, мой ровесник и, наверное, самый дорогой для меня человек: Ваня. Иван Елисеев, некогда копиист Тайной канцелярии, а ныне один из следователей не так давно организованного Андреем Ивановичем Ушаковым СМЕРШа.
— Живой! — откликнулся я. — Не шибко здоровый, но живой!
