- Твоя?
- Да, - смутился Люська, вытирая руки засаленным полотенцем. – Наверное выбросить надо, а я не могу. Видишь, вот здесь дерево потемнело? – он дотронулся рукой до одной из палок решётки. – Я ночами плохо спал, так мать в этом кресле сидела и качала меня.
- А в той комнате что? – Маша указала на смежную дверь.
- Раньше бабка жила. Теперь я. - Люсьен достал из кармана ключ и отпер замок на двери. - Пришлось вставить, - объяснил он, - чтобы папашка не лазил. У меня особо ничего нет, чтобы продать там, или пропить… Впрочем, без разницы. Но он иногда буйный становится - заполошный. Может порушить или поджечь. Конченый… - буркнул Люська. – Гляди, если интересно. Только недолго, щи сейчас закипят.
Маша кивнула и заглянула внутрь. Она всегда чувствовала нерешительность, когда попадала в новое место. Но это, наверное, присуще всем, кто ценит первое впечатление. Она не обращала внимание на цвет или запах, ловила лишь мимолётное настроение, которое возникало при взгляде на чьё-то жилище. В комнате Люськи жили воспоминания. Здесь до сих пор присутствовала его бабушка – скорее всего, вязаный жилет, висящий на спинке стула, принадлежал именно ей. Комнатка была небольшой, и Люське следовало бы избавиться от половины того, что в ней находилось, но эти вещи – старые, пользованные, кое-где испорченные временем и людьми, видимо являлись для него спасительным якорем.
Рисовал Люська на письменном столе, воткнутом между шкафом и стеной перед маленьким низким окном. Он не врал – никаких особых художественных приспособлений для работы у него не было. Обычные пластмассовые коробочки «Медовой акварели», которую Маша помнила со времён первого класса, несколько баночек цветной гуаши, жёванные кисти в захватанном гранёном стакане, тоненькие альбомы и листы ватмана.
Над кроватью висели несколько фотографий. Новые рамки выделялись своей аккуратностью на фоне выцветших и кое-где вздутых обоев, а чёрно-белые фотографии были старыми, с заметной зернистой структурой. Стёкла немного бликовали, и Маша подошла поближе. Упёрлась коленом в край кровати, чтобы лучше их рассмотреть. На одной, по всей видимости, бабушка и дед Люськи – простые уставшие лица с резко очерченными скулами и тенями под глазами. Фотография родителей со свадьбы – привычный постановочный кадр, где жених и невеста напряжённо смотрят в камеру. Сейчас уже так никто не снимает - в моде гламур, яркость и презентабельность. А вот - фотография Люськиной матери во время беременности – словно другой человек! Даже сквозь дымку плохого качества снимка заметно, как светятся её глаза, и какая она красавица - те же скулы и великоватый рот, как у её отца, широкие тёмные брови, как у матери, длинные чёрные волосы и тонкая фигура – было что-то в ней необыкновенно притягательное, отчего хотелось смотреть и смотреть, задумываясь о быстротечности и безжалостности времени…
На противоположной от окна стене – резная полка, явно сделанная Люськой. Завитки тщательно выпилены и ошкурены, кое-где ещё видны следы простого карандаша, которым Люсьен делал пометки. От полки пахло деревом. На её поверхности скопилось много всякого добра – книги, инструменты, безделушки, каменная фигурка рыбки с золотыми плавниками, покрытая слоем пыли так плотно, что глаз её почти не было видно. Маша щёлкнула рыбу по носу и легонько дунула на неё.
- Пошли уже, - Люська стоял в дверях и моргал своими светлыми ресницами, держа в руках половник.
