ГОБНАТЬ: Охти, Шила, а где же Пегь?
ШИЛА: Отправилась в дом Лиама О Буахалла. А Кать уже и жизнь не мила без того, чтоб пойти туда повидать Эманна-младшего. Мы уже слышать не можем про этого Эманна-младшего! Случись тебе с ней говорить, она б и двух слов связать не смогла без «Эманн то» да «Эманн сё». И сообщила бы тебе, что он ее отличает от всех прочих, а ему всего-то неделя. Прошлым вечером, до того, как ты пришла, Кать сказала Пегь, что она ему как мать, потом – что она сама его крестила, и наконец сказала, что боится, как бы его не съесть!
ГОБНАТЬ: Батюшки, Шила! Я и сама прекрасно помню эти слова. Я как раз вошла в дверь, когда это услыхала, и всей душой удивилась, в ком это она уж так души не чает. Как думаешь, а Пегь далеко?
ШИЛА: Уже недалеко, порядком времени утекло, как они ушли. Пегь велела мне следить за очагом, чтобы он хорошо горел, пока вы с Норой Белой не явитесь. И еще велела сказать вам, что она не станет мешкать и постарается задерживаться как можно меньше.
ГОБНАТЬ: Ага, а вот и Нора. А я раньше тебя, Нора!
НОРА: Да ну, мне и дела нет, Гобнать, раз сказка еще не началась. Ой, а где Пегь?
ГОБНАТЬ: Боюсь я, не выйдет у нас сегодня никакой сказки. Придется мне самой вам сказку рассказывать.
НОРА: Не твое это ремесло. Шила, а где Пегь?
ПЕГЬ: Вот она, Нора, вот она, деточка.
(Входят Пегь и Кать.)
НОРА (Гобнати): Ну вот. Сиди уж, рассказчица. Как там маленький Эманн, Кать?
ГОБНАТЬ: Да она его за это время, должно быть, уже съела.
КАТЬ: Охо-хо, от этой-то вряд ли кто увернется, такая у нас на язык скорая!
ГОБНАТЬ: И правда, Кать. Совсем не думаю, что говорю-то. Само собой, немудрено, что ты в нем души не чаешь – ты ж ему родная мать.
(Все прыскают со смеху.)
КАТЬ: Ради душ усопших, Пегь, расскажи нам сказку дальше, может, это их уймет.
ГОБНАТЬ: Расскажи, Пегь, – и пусть мне отрежут ухо, если хоть кто-то из нас издаст хоть писк или визг.
ПЕГЬ: А где Шила? Я-то думала, она уже здесь.
КАТЬ: А вот она, за моей спиной. Головою под шаль спряталась, как маленький цыпленок под курицу.
ПЕГЬ: Эй, Шила, малютка, что с тобой такое?
ШИЛА: Ой, совсем-совсем ничего, Пегь, только мне очень-преочень надо спрятать голову получше, а то страшно, что Рогатый еще раз заревет или что я его увижу.
ПЕГЬ: Не бойся.
Как только Шенна пришел в себя, он осмотрелся вокруг и понял, что рогач исчез.
ШИЛА: Чтоб он ушел да больше не возвращался, прохвост!
ПЕГЬ: Думаю, Шенна больше всего хотел сказать себе ровно то же, когда очнулся и обнаружил, что остался один. Он весь покрылся холодным смертным потом, а в глазах его застыл ужас, но что бы там ни хотел сказать, Шенна первым делом сунул руку в карман, проверить, на месте ли кошель, – и тот, честное слово, был там. Он был там же, в том самом кармане, куда Шенна его положил, такой дивно тугой и замечательно тяжелый. Шенна сунул руку в другой карман и нашел там двести фунтов, что были ему дадены в обмен на те два шиллинга.
«А ведь дай я ему разойтись тогда, – заметил Шенна про себя, – было бы у меня три сотни; впрочем, никакой нет разницы – сказал же он, что кошель останется таким же тугим, сколько из него ни возьми».
Шенна снова убрал деньги в карман, а кошель осторожно и бережно пристроил во внутренний кармашек жилета. Затем сапожник встал, отряхнулся, и, уверяю вас, все воспоминания об ужасе, им пережитом, скоро его покинули.
