Шепот, робкое дыханье… - страница 5
‹…› Пойду в поход – себя не жаль, потому что черт же во мне, а жаль прекрасного созданья… ‹…›
‹…› Это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною – как возможность возможного для меня счастия и примирения с гадкою действительностью… ‹…›
‹…› Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений, она передо мной чище снега… этот несчастный гордиев узел любви или как хочешь назови, который, чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил.
‹…› Не будем обвинять никого – это ребячество. Все люди одинаково дурны и хороши – одни только более или менее умны – восприимчивы к впечатлениям. Ты говоришь о каком-то «дождался» – я, брат, ждал, ждал и теперь не жду, чего ждал. Я ждал женщины, которая поймет меня – и дождался ее. Она, сгоряча, кричала: «Au nom du ciel sauvez les lettres![3]» – и умерла со словами: он не виноват, – а я. После этого говорить не стоит.
Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не могла соединить нас. Ожидать же подобной женщины с условиями ежедневной жизни было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия. Итак, идеальный мир мой разрушен давно. Что же прикажешь делать? Служить вечным адъютантом – хуже самого худа; ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга. Может, это будет еще худшее худо – но выбора нет. ‹…›
А. А. Фет. Из писем И. П. Борисову 1849–1851 гг.
‹…› Оно прекрасно! На нем есть тот особенный характер, который есть в ваших последних – столь редких стихотворениях. Очень они компактны, и сиянье от них очень далекое. Видно, на них тратится ужасно много поэтического запаса. Долго накопляется, пока кристаллизуется. ‹…›
Л. Н. Толстой о стихотворении «Alter ego». Из письма А. А. Фету
27 января 1878 г.
Alter ego[4]
Январь 1878
Смерть
1878
‹…› Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны, неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех периодических веяний нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданскою скорбью. Но эта скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии. ‹…›