– Благодарю вас, мисс Кушинг! – Холмс поднялся на ноги и откланялся. – Ваша сестра Сара проживает, если я правильно запомнил, в Уоллингтоне, на Нью-стрит? До свидания, очень сожалею, что вас обеспокоили по делу, к которому, по вашим словам, вы не имеете никакого отношения.
Когда мы вышли на улицу, мимо проезжал кэб, и Холмс его окликнул.
– Далеко ли до Уоллингтона?
– Всего около мили, сэр.
– Отлично. Забирайтесь, Ватсон. Железо надо ковать, пока горячо. Дело кажется несложным, однако с ним связаны кое-какие поучительные подробности. Слушайте, остановитесь-ка по дороге у телеграфа.
Холмс отправил короткую телеграмму и оставшуюся часть пути просидел вразвалку, надвинув на нос шляпу для защиты от солнца. Кэбмен подвез нас к дому, похожему на тот, который мы только что посетили. Мой спутник велел ему подождать и уже взялся за дверной молоток, но тут дверь отворилась и на крыльце появился озабоченный молодой джентльмен в черном, державший в руке глянцевитую шляпу.
– Мисс Кушинг дома? – осведомился Холмс.
– Мисс Сара Кушинг тяжело больна, – последовал ответ. – Со вчерашнего дня она страдает опаснейшим мозговым расстройством. Как ее медицинский консультант, я не могу взять на себя ответственность и допустить к ней посетителей. Советую вам заглянуть снова дней через десять.
Медик натянул перчатки, закрыл дверь и зашагал по улице.
– Ну что ж, если нельзя, значит нельзя, – с готовностью заключил Холмс.
– Скорее всего, она не смогла или не захотела бы сказать вам ничего особенного.
– Да я, собственно, этого и не желал. Мне хотелось всего лишь на нее взглянуть. Впрочем, полагаю, что нужное я уже выяснил. Отвезите нас в какую-нибудь приличную гостиницу, где можно позавтракать, – обратился Холмс к кэбмену. – Ну а потом мы направимся к нашему другу Лестрейду в полицейский участок.
Мы отлично позавтракали: за столом Холмс говорил исключительно о скрипках и торжествующе поведал о том, как купил всего за пятьдесят пять шиллингов у одного еврея на Тотнем-Корт-роуд скрипку Страдивари стоимостью по крайней мере в пятьсот гиней. Далее разговор перескочил на Паганини, и мы целый час просидели за бутылкой кларета, пока Холмс рассказывал мне об этом необыкновенном человеке анекдот за анекдотом. День клонился к вечеру и жаркий солнечный блеск сменился мягким сиянием, когда мы добрались до полицейского участка. Лестрейд ждал нас у входа со словами:
– Вам телеграмма, мистер Холмс.
– Ага, вот и ответ! – Он распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и, скомкав, сунул в карман. – Все как надо.
– Вы что-то выяснили?
– Я выяснил все!
– Как? – изумленно воззрился на него Лестрейд. – Вы не шутите?
– В жизни еще не бывал серьезней. Совершено страшное преступление, и теперь, полагаю, мне известны все малейшие его подробности.
– А кто преступник?
Холмс нацарапал несколько слов на оборотной стороне своей визитной карточки и бросил ее Лестрейду.
– Вот его имя. Произвести арест вам удастся не ранее завтрашнего вечера. Я бы просил вас не упоминать меня в связи с этим делом, так как предпочитаю, чтобы обо мне говорили только в связи с теми преступлениями, раскрытие которых представляет трудности. Идемте, Ватсон.
Мы зашагали к станции, а Лестрейд продолжал упоенно изучать брошенную ему Холмсом визитную карточку.
– Это дело, – заговорил Шерлок Холмс в тот вечер, когда мы, закурив сигары, приступили к беседе в нашей квартире на Бейкер-стрит, – относится к таким, в которых, как и в расследованиях, описанных вами под названиями «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех», нам пришлось вести рассуждения в обратном порядке – от следствий к причинам. Я написал Лестрейду и попросил снабдить нас недостающими деталями, а получит их он только после ареста преступника. В этом на него вполне можно положиться: хотя способности мыслить логически он лишен начисто, но вцепится как бульдог, если усвоит, что от него требуется; собственно, именно эта цепкость и позволила ему продвинуться в Скотленд-Ярде.
