А в начале сентября в класс впорхнула юная белокурая девушка и улыбнулась так, что у мужской части нашего озабоченного класса стало тесно в душе.
– Здравствуйте, ребята. Я ваш новый учитель русского языка и литературы Татьяна Ивановна.
И полтора десятка незрелых юношеских сердец упало к её стройным ногам.
Русский язык расцвел совсем другими красками. Танечка преподавала легко, весело, с шутками и подколками. Нахальный Вовка попытался нагло подкатить к ней, но при всех получил ответ, что у него «женилка не выросла». Туповатого толстяка Димку Макеева назвали «пусечкой», и он за ночь перечитал половину творчества Роберта Рождественского. С учётом того, что до этого Макеев читал только «Каштанку», это был подвиг, который Танечка оценила.
На очередном уроке литературы она призвала нас углубиться в творчество какого-то писателя, который творил в начале XX века. Что-то об этом писателе я уже слышал, но ещё не читал. Зашёл в библиотеку, взял книгу, дома открыл её, с тоской предвкушая длиннющие разговоры о смысле жизни и очередные письма Татьяны Лариной.
Начиналось стандартно, по классике, с описания природы: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката…»
Я перестал читать далеко за полночь от того, что глаза отказывались оставаться открытыми. В книге было всё. Мистика, ведьмы, обнажёнка, расчленёнка, вампиры. Как вы уже догадались, я читал Булгакова.
Именно Танечка сняла мой страх перед русским языком. И хоть первые попытки что-то написать я предпринял ещё при царствовании Зои Петровны, идея стать писателем сформировалась именно при новой учительнице.
Я танцевал с Танечкой на выпускном. И робко держал её за тонкую талию. И билось моё сердце совсем не в такт вальяжной музыки. А моя девушка, с которой мы встречались на тот момент почти два месяца, смотрела на нашу пару с ревностью.
Потом было поступление, неудача и медицинское училище, в которое я пошёл, чтоб собраться с силами перед новой атакой мединститута.
И вот на последнем курсе медучилища отправили меня на практику в наш местный КВД. Показали несколько интересных случаев, научили отличать сифилис от гонореи, а рубромикоз от лишаёв. И, чтоб отвязаться от зелёного практиканта, посадили заполнять бумажки.
Сижу, фамилии пациентов переписываю из клочков бумажных в толстенный журнал. И вдруг слышу знакомый голос.
– Здравствуйте.
Поднимаю голову и замираю. Стоит напротив меня Зоя Петровна и смотрит на меня удивлённо.
– Гушинец?
– З-з-здравствуйте.
Учительница бывшая моя тоже смутилась. Я всё-таки в халате белом, сижу с важным видом, бумажки какие-то перекладываю. Приём у меня.
– А я вот решила с родинкой что-то сделать, – начинает объяснять мне Зоя Петровна.
И вид у неё какой-то чуть ли не испуганный. Смотрю и не понимаю.
– Родинка растёт, – повторяет учительница. – Мне сказали – опасно это.
И говорит, говорит, словно оправдывается. И тут до меня начинает медленно доходить. Сижу-то я на приёме в КВД. А в те годы, да и сейчас, наверное, КВД было местом позорным. Ходили сюда исключительно «проститутки и наркоманы», да ещё дети, которых угораздило подцепить постыдную лишайную болезнь. В глазах обывателей посетитель КВД был человеком падшим. А тут учительница перед бывшим учеником.
И вот когда я это понял, образ страшной и ужасной повелительницы русского языка рассыпался. Стояла передо мной пожилая растерянная пациентка, стыдящаяся своего присутствия в позорных стенах, и разговаривала немного заискивающим тоном.
