Шесть дней из жизни дознавателя - страница 46

– Это точно! – согласился со словами коллеги старший лейтенант, – Наши предки, строившие общество, объединявшиеся в группы, путём проб и ошибок вытачивали правила поведения, называемые законами. Я говорю о главных догмах: не убивать, не причинять физические увечья, морально не угнетать, не доводить до самоубийства, не воровать. Когда выяснилось, что сознательность или согласие с установленными нормами поведения есть не у всех – выбрали тех, кто будет следить за соблюдением правил и принуждать к порядку. Такие, как мы, например. Мир разделился на законопослушных и нарушителей с момента своего основания. Власть, опираясь на общество, диктует, что можно делать, а что категорически запрещено. Но потом придумали письменность! И на бумаге создали внешнюю оболочку. Показуху. Фарс. Все эти законы придумывают не для того, чтобы победить преступления, разлагающие личность и преступающие оговоренную черту. Не потому, что определённые поступки сами по себе ужасны по своей природе, а лишь для того, чтобы, написав их на бумаге, создать формальный мир, в котором царит закон и порядок. Описали идеал, не соответствующий фактической жизни: «Всем относиться к преступлениям, как к чему-то плохому! Понятно?». А потом ещё и добавили: «Ну, если это свой: муж, жена, брат, друг, коллега, родственник, деятель… не важно, что они совершили, их надо прикрыть законодательно». А потом ещё придумали с тысячу законов, запутали всё и вывели потаённые дорожки с правам преступников. На всякий случай. Для своих. Чтоб легче было его освободить от ответственности. С каких пор мы такие?

– С тех самых, Габоронов, когда придумали юриспруденцию! – коллеги пытались выражаться высокопарным языком, – До этого чистая религия прибывала в нашем мире. Придумали ли её, спустили ли на Землю – не важно. Только благодаря ей появились какие-то нравственные моменты в жизни человека. Потому что внушили мысль, что даже если ты думаешь плохо, бог об этом будет знать! И всё! Не затаишь дурного в голове. А значит, надо очищаться, исправляться, меняться. Воспитывая в себе светлые мысли, чувства. Не просто скрывая дурные мысли, а менять их на хорошие. Но, сдаётся мне, человек настолько ужасен, что безуспешно пробует меняться из поколения в поколения, передавая свой опыт своим детям, живя в них, передавая этот эстафетный факел друг другу, умирая, рождаясь. Но до сегодняшнего дня, так и не став идеальным, добрым, чистым и светлым…

– Вот-вот. Мне всегда было интересно: Человек – он изначально такой плохой? Но всю жизнь пытается измениться к лучшему? Или рождается он прекрасным, а потом портится до неузнаваемости?

– А что у тебя там? – поинтересовалась Третьякова каким именно уголовным делом занимается коллега.

– Жена Десяткина! Пишу её показания. Знаю, что завтра скажет: мой муж прекрасный человек. А спроси, видела ли как он ногой шарахнул: Не-не, Вы, что? Я смотрела куда угодно, только не туда в нужный момент!

– Прости ты их, грешных. Это ж люди! От них другого не жди, – заключила лейтенант Третьякова.

– И то верно. Чего это я дурацкие вопросы задаю?! – успокоился дознаватель, выговорившись.

Через некоторое время, закончив работу, выключив компьютер, Габоронов распрощался с коллегой.

Около семнадцати часов десяти минут всё того же двадцатого августа две тысячи десятого года Габоронов вновь предпринял попытку уехать домой после суточной смены. Завёл двигатель, закурил. Однако телефон снова зазвонил. Абонент «Зефирка». Поскольку Габоронов находился на улице, то на звонок нужно было ответить. В маленьком городе бывает так, что тебя сначала видят, а потом звонят. Так и получилось.