– В начале 1817 года, – бодро начинает Вершинина, – Грибоедов стал одним из учредителей масонской ложи. Летом поступил на дипломатическую службу, заняв должность губернского секретаря Коллегии иностранных дел. К этому периоду жизни литератора также относится его знакомство с Пушкиным и Кюхельбекером…
– «Википедию» наизусть выучила! – кричит с места Степа, и все опять начинают хохотать.
– Сам ты «Википедия»! Это из разных источников! – срывается Катька.
Я сажусь и наблюдаю, как вздрагивают от смеха Викины плечи, как Катька сидит красная и надутая, как все расслабленно разваливаются на стульях. Это я устроила праздник. Хотя Лилию Викторовну жалко. Она же не виновата, что мы такие безалаберные. И Грибоедов не виноват. Неплохой, наверное, был человек, раз Пушкина знал.
Наконец раздается звонок, и мы выкатываемся из класса в школьный коридор. Литература была последней, можно идти и жить дальше.
В гардеробе Степа выхватывает у меня шарф, обвязывает себе шею и начинает дурачиться:
– Грибоедов! Был масоном и дипломатом! – скандирует он, как на митинге.
– «Википедию» сначала выучи, потом говори! – кричит ему Вика и хохочет, застегивая молнию на своей короткой меховой куртке.
– Ковыль, это все, что ты запомнила из Катиного доклада? – говорит Степа высоким голосом, подражая Лилии Викторовне. – Какой ужас, Ковыль!
– Сам ты Ковыль. – Я пытаюсь сорвать шарф со Степы, а он уворачивается и забирается с ногами на подоконник.
В гардеробе образуется толпа десятиклассников, все ждут, чем все закончится. Мне тревожно, хочется убежать от них, как от своры диких собак, а ноги каменными столбами врастают в пол. Стою, смотрю снизу вверх на Степу, застывшего в проеме окна, и жду.
– Наша Лина Ковыль, – начинает он с подоконника, – живет в доме, которому более ста лет. Она не знает купца Муратова, зато любит ходить в гости к соседке-старушке и играть собачий вальс на ее рояле.
Все молчат, и я чувствую, как ладони потеют, а щеки начинают предательски пылать.
– А почему Ковыль? Она же Коваль, – слышится из толпы. Я оборачиваюсь и вижу среди собравшихся Маркова из 10-го «Б».
– Да потому что Коваль, – не унимается Степа, – произошло от ковыля, многолетнего степного растения.
– С чего ты взял?
– А что, есть другие версии?
Все застыли и смотрели уже не на Степу с моим шарфом на шее, а на Маркова.
– Коваль произошло от слова «ковать». По-русски было бы Кузнецова, ясно? А теперь слезай оттуда и отдай шарф. – Марков подошел к подоконнику и протянул Степе руку. Я до сих пор не знаю, хотел он взять шарф или помочь Степе спрыгнуть. Наверное, и то и другое.
– Кузнецова так Кузнецова, – бормочет Степа, слезая с подоконника, и бросает шарф на скамейку.
Потом все расходятся, и в гардеробе остаемся только я, Марков и двое второклашек.
– Твоя сумка?
– Моя, – отвечаю я и понимаю, что даже не помню, как этого Маркова зовут.
Мы столкнулись с ним в прошлом году на олимпиаде по английскому, где нам выпало разыгрывать диалог про хобби. Тогда я узнала, что Марков любит футбол и фотографировать.
– Как музей? – спрашивает он, когда мы выходим из школы и направляемся в сторону оперного. – Пополняется?
– Откуда ты знаешь про музей? А, диалог про хобби! – соображаю я, и мы вместе смеемся. – Пополняется. Вчера купила лисью шапку. Как у Барбары Брыльской в «Иронии судьбы».
– Ты что, смотришь этот фильм?
– А ты нет?
– Приходится, – усмехается он. – А чего он привязался к твоей фамилии?
