После её слов все бросились к столу, и через пару минут от блинов остались только крошки.
– Биполярное расстройство крайне редко встречается у детей, – заговорила я неожиданно для себя.
Все вопросительно уставились на меня, даже перестав жевать остатки еды.
– В семь лет у брата диагностировали расстройство поведения. Родители уверяли себя, что ему нужно привыкнуть к школе, хотя врач отрицал расстройство адаптации, – я задумалась, вспоминая самое тяжелое время для нашей семьи. – Когда Эду исполнилось одиннадцать, ему официально поставили биполярное расстройство. Это стало в некотором роде точкой для родителей, после этого мало, что осталось от них прежних. Мы больше не ездили в совместные поездки, не выбирались на море, ничего толком не праздновали, не играли в настольные игры и не собирали вместе пазлы. Мой брат считает, что лишил меня нормальной жизни, но это не так. Я не хочу, чтобы он себя в чем-то винил.
– Ты поэтому пошла учиться в медицинский? – спросила Яна.
Остальные с подозрением рассматривали меня. Им, наверное, казалось, что я пытаюсь стать одной из них, доказать, что я не чужак в их стае, и что не понаслышке знаю обо всех их проблемах.
– Мне хотелось помочь хотя бы одной семье, не дать ей развалиться подобно нашей.
– Уверена, их больше одной, – тихо сказала Лола.
– Или даже больше десяти, – подмигнул Липп.
Я широко улыбнулась. Неправильно просить их довериться, пока не сделала этого сама. Может быть, теперь в нашем общении наметится прогресс. Ведь, если это не сработает, придется сдаться и оставить это место.
Увидимся на официальном допросе
Утром мы с Эдом ели круассаны с шоколадной начинкой и пили кофе с молоком. Брат признался, что впервые за долгое время выспался, а я поделилась успехами с группой. Наверное, таких людей, как мы, называют зацикленными. Вся наша жизнь сводилась к обсуждению самочувствия Эда, его творчества и моей работы. И в тот момент, когда мне начинало казаться, что нужно расширить кругозор, я вдруг осознавала, что это невозможно. Когда долго о чем-то думаешь, мысли, обычно хаотично извивающиеся в голове, начинают сплетаться. Если думаешь о чем-то дольше пяти лет, они превращаются в плотный клубок. Когда же проходит десятилетие, этот самый клубок становится прочным нерушимым камнем, с годами опускающимся все ниже и ниже, пока не оказывается там, где обитает душа.
Стрелки на часах перевалили за обед, я как раз закончила изучать историю болезни нового пациента и начала составлять схему лечения, когда в мой кабинет вошел полицейский. Высокий темноволосый, слегка прихрамывающий, мужчина вошел без стука и сразу направился к моему столу. Он, видимо, из тех, кто сразу приступает к делу. Неужели кто-то из моих бывших или текущих пациентов пострадал, и меня обвинят в этом?
После его долгого представления и моего легкого кивка, он без приглашения сел напротив меня и тяжело вздохнул. Помимо того, что он – следователь, я запомнила его имя – Леонид.
– Могу я узнать цель вашего визита? – тихо спросила я, надеясь, что не случилось чего-то непоправимого.
– Да, разумеется. Дело в том, Ева Юрьевна, что сегодня утром нашли тело. Мы уверены, что это – Филипп Иванцов – пациент вашего центра. Ваше руководство сообщило, что вы ведете некую группу из шестерых человек, в которую входил погибший. Не могли бы вы рассказать мне, в чем суть этих встреч?
