Шествие динозавров - страница 7

. Даже и не упомню, вошел ли он в современные собрания сочинений. «Смерть, какъ небытiе, – исчезновенiе сознанiя – представляется нелепымъ, неразгаданнымъ фокусомъ, любопытнымъ, пожалуй, какъ объектъ умственныхъ упражненiй, но находящимся всецело за гранью нашего пониманiя, почему мачтовое дерево, забывая объ этомъ, растетъ, одевается парусами, борется съ волнами и ветромъ…» Написано после Гоголя, Чехова и при живом еще Аверченке. Классик, мать его… Ну, Грина я отроду не жаловал… Полюбовался на коллаж «Герои и жертвы Отечественной войны 1914–1917 гг.» – все как на подбор с браво закрученными усами, глядели орлами. Исключение составлял подпоручик П. А. Недавний. Ни усов, ни орлиного взгляда. Пацан пацаном, даром что «нагр. орд. св. Стан. 3 ст. и Анны 3 и 4 ст.». Были представлены также «известный французский писатель Октавъ Мирбо» – мне положительно неизвестный, «новый японский посолъ в Петрограде виконтъ Ушида» и «новая абисинская императрица Зеодиту, дочь Негуса Менелика», статная негритянка, которую в нынешних энциклопедиях величали когда Заудиту, когда Зоудиту, и уже известно, что властвовала она неудачно… На последней странице обложки донельзя счастливый буржуй в халате, потрясая расписной коробкой, возглашал: «Коорин противъ запоровъ работает пока вы спите». Я хмыкнул. Сильно, видать, достал его недуг, коль он так радовался – если верить рекламе! – перспективе обосраться во сне…

За моей спиной в сопровождении родителей ехал младенец, которому путешествие активно не нравилось. Временами он громко, на весь вагон, взревывал. Поддатый папаша не мешкая принимался его стращать: «А вон Бабе-Яге отдам!» Древняя бабулька в ветхом пальтишке и грязно-зеленом платке охотно включалась в действо: «Чичас баба приберет, у ней жить буде-о-ошь, дак чо тогда?..» На переднем сидении, возложив руки в перчатках на ручку «дипломата», горделиво присутствовал пожилой туз, если судить по затянутой в черную кожу спине и ондатровой, не по сезону еще, шапке. Спина тоже раскачивалась в трамвайном ритме, но амплитуда была чуть раздольнее. Видно, и этот был подшофе… Что ж, вечер пятницы, впереди суббота, время позднее, мало ли откуда люди возвращаются. Это только я такой ненормальный… Да еще красивая, пусть не первой молодости, дама в широкополой шляпе и ослепительно-белом шарфе, с царственной небрежностью обмотанном вокруг стоячего воротника короткого бежевого полупальто, из-под которого сразу начинались полные, однако же не утратившие стройности ноги в черном полиамиде. Дама стояла возле выхода, вперясь в убрызганное грязью окно; что она там видела – один бог знает.

Я не без труда отвел глаза от черного полиамида и обнаружил в «Огоньке» рекламу еще одного средства от запоров – «Стомоксигенъ Д-ра Антона Мейеръ». Должно быть, накануне двух подряд революций именно запор был болезнью века. А уж после его сменил понос… Господам читателям предлагалась также «Волшебство и магия. Самая полн. книга. Кажд. можетъ легко научиться. Ц. 1 руб.». Я вздохнул. За такую книгу я бы и червонца не пожалел. Тогда все архивы города были бы мои.

Трамвай остановился, гулко сыграл дверьми, и произошло то неизбежное, чего я больше всего и опасался. В вагон поднялась Кодла, тотчас же во всю матушку врубила кассетник и принялась меж собою общаться. Кассетник огласил окрестности нытьем безымянного исполнителя о любви и о розах. Судя по голосу, нытик был еще и кастратом, так что вполне мог бы ограничиться одними розами. Общение же состояло по преимуществу из ржания и звукоподражаний выстрелам и ударам, а все остальное было тупой, неискушенный мат. Всякий раз, когда я возвращался этим трамваем поздним вечером, обязательно находилась Кодла, дабы испоганить мне настроение. И всякий раз я порывался немедленно выйти, но удерживался: трамваи в эту пору редки, да и на остановке меня ожидала точно такая же Кодла, она же встречала меня и в том трамвае, куда я хотел бы пересесть… Кодла жила по своим законам, окружающие обычно ее не занимали. Она была вещью в себе, замкнутым социумом, и частенько, прокатившись без малейшего поползновения оплатить проезд, вываливалась прочь, в темноту и слякоть. После нее оставалась лишь вонючая, перегарная, никотинизированная, напитанная скрытой угрозой атмосфера. Но случалось и по-другому. Кодла Кодле – рознь. Иной раз ее совокупное внимание все же переключалось вовне. И тогда я, заранее уловив такое переключение, выскакивал на первой же остановке и старался не думать о том, что происходило в вагоне после меня. Не мне с моей физподготовкой встревать в истории…