– Ничего не говори, я-то всё знаю. И о чём думаешь тоже. Это, выходит, ты и есть тот московский? – спросил он, и притом как-то мягче, немного ласковей, если можно так сказать. – А меня Шиндяем прозвали, наверняка слышал, Надька-дура – язык без костей, наверняка с три короба про меня наговорила тебе плохого? Так?
– Ну, что вы – колдун.
– Не вы, а ты. Обращайся на ты. Вы – это так с тьмой говорят. Иду на вы, стало быть, иду на тьму, в старину говорили, если ты не знал.
Он помолчал:
– Всё бросить не можешь никак? Хотя стараешься?
И откуда он мог знать?
– Да. Так хочется, но перестанешь только курить, ломает всего! Ни о чём, кроме сигарет, думать не могу. Сдамся, закурю, вроде как облегчение.
– И стыдно…
– Да, – я опустил глаза.
– Тебя как звать?
– Михаил.
– Так вот, Миша, тебе на самом деле не хочется курить. Никогда не хотелось, вообще. И потому никогда не захочется, – он смотрел на меня с ухмылкой, видя, что я ничего не понимаю. – Но ответь – ты хочешь оставить каждение бесовское?
Я кивнул.
– Кажись, ты и дорогу тут потерял? Эх. Значит так, пойдёшь прямо, – он указал чёрным от сбора грибов пальцем, – шагов через триста будет перекрёсток, там ещё колючки растут на углу. Так вот, выйди на перекрёсток, встань посередине, достань эти свои сигареты, положи на углу и скажи: «Оставляю тебе курево проклятое на перекрёстке! Приходи и бери, коль надо, а мне больше без надобности!» И всё, иди прямо, только не оборачивайся! Как сделаешь, ты больше не куришь.
– И всё? Так просто?
– И всё. Скорее всего, даже и не захочется. Сам удивишься, как легко на душе станет, как пересечёшь перекрёсток, и ему сигареты оставишь.
– Кому – ему?
– Ему, тому самому, кому они нужны, кто тебя курить заставляет снова и снова. Бесу. У бесовской силы своя иерархия, звания, виды, есть и табачные бесы. Они простые, примитивные, похожи на червя ленточного, как его, солитёра. Ему бы только сосать и сосать никотин, а как перестаёт поступать, он аж вгрызается в нутро.
– Но раз так, а вдруг опять начнёт тянуть, ломать? Если я захочу?
– Ты не хотел и не хочешь, сам же сказал! – его голос стал резок. – Когда тебя всего крутит-вертит от жажды табачной, то не твоя жажда, а его. Бесова. Не ты первый, не ты последний. Сигареты нужны ему! И коль придёт к тебе бес, закрутит тебе уши, хочешь про себя, а хочешь вслух ответь ему: «Уходи, я оставил твои сигареты на перекрёстке. Они ждут тебя там! Иди себе от меня!» И так эту мысль повторяй и повторяй спокойно и твёрдо, и увидишь, что он побесится вокруг тебя – на то он и бес, и непременно отступит, уйдёт искать свой табак туда, где ты ему и указал. Может он и опять вернуться, и не раз, и долго докучать, и не отступать, но ты ему отвечай, как и раньше. Мол, уходи, я оставил твои сигареты там. Понял? Сколько бы он ни клянчил, знай, рано или поздно он отступит. Обозлится, конечно, само собой, но и до этого он тебе добра не желал. У любого беса одна цель – сгубить человека. Он может других бесов привести, пострашней себя, чтобы тебя пошатнуть, так что уж старайся жить по-доброму.
– А что если эти сигареты кто-нибудь поднимет? У меня же тут почти полная пачка!
Шиндяй вздохнул:
– Эх, московские… Здесь никто не поднимает, если только какой дурень заезжий, а таких и не бывает. Люди ещё в старину знали, что на перекрёстке вообще ничего подбирать нельзя, даже в руки брать. Сидеть на нём нельзя, есть, спать тем более. Перекрёсток – место особое, переходное во всех смыслах, открытый путь во все концы, в видимые и невидимые стороны. Так что, если кто твои сигареты возьмёт, тебе от этого будет ещё легче. Твой бес к другому уйдёт, будет добивать глупца с особой силой. Но это уж не твоя боль-забота.
