А потом он обнимает, фиксируя за затылок, целует и одновременно делает рывок. В меня.
И да!
Я кончаю опять.
И это, конечно же, зависимость. Я – наркоманка со стажем в двадцать лет. И мой наркотик тяжелеет с каждым прожитым годом. Когда-нибудь он меня убьет.
Ощущать его внутри – это словно умирать. Я от каждого движения схожу с ума. От каждого толчка сердце останавливается. Маленькая смерть. Череда маленьких смертей. И воскрешений. Это до того двойственно, до того чудовищно сладко и больно, что у меня потом даже не бывает определения происходящему.
Секс? Да какой, нафиг, секс? О чем вы? Секс – это механика. Просто механика. А здесь…
Я тянусь к нему навстречу, дурея с каждой секундой, я безумно раздражаюсь, что он одет, что не могу до конца прочувствовать его на себе, я зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке, смотрю в глаза, гипнотические, жесткие, такие бездонные, словно в пропасть ныряешь, вниз головой. Летишь, зная финал и наслаждаясь последними секундами парения.
Я целую твердые губы, кусаю плечо там, где начинается шея, с мстительным удовольствием осознавая, что укус будет виден из-под строгой рубашки, и это заводит еще больше.
Он двигается так сильно, так грубо… Так правильно!
Так, как мне надо.
Как никто другой.
У меня не было возможности сравнивать. Он – мой первый и единственный мужчина. Но я уверена, абсолютно уверена, что ни с кем другим я никогда бы ничего подобного не испытала. Никогда. Это просто невозможно. Только с ним.
Я запускаю руки под ворот рубашки на спине, царапаю спину, стремясь оставить как можно больше следов на нем. Чтоб хотя бы какое-то время он видел эти знаки и вспоминал обо мне.
Потому что это для меня он – первый и единственный. А я для него…
Но не сейчас. Конечно, не сейчас.
- Олька, Олька моя… - шепчет он тихо и как-то болезненно, двигается все грубее, уже не думая обо мне, уже просто вбиваясь со всей силы так, что завтра тело, непривычное к таким нагрузкам, точно будет болеть, но опять же, это будет… - Олька, моя, моя, моя…
Я смотрю, как он кончает. Я, как всегда, не могу оторвать от него взгляда в этот момент, и, как всегда, одно это зрелище заставляет последовать за ним в удовольствии. Ослепительном, остром, жестоком.
Боль и сладость.
Как я люблю.
И как он любит.
Он еще какое-то время лежит на мне, шумно выдыхая, мягко целуя в висок, спускаясь к уху, облизывая мочку, дразня. Мне томно и сладко. Мне спокойно. Как всегда с ним.
Пока он не начинает говорить.
Не хочу, чтоб он говорил. Поэтому начинаю сама.
- Надолго в этот раз?
Он молчит, дышит, потом прикусывает напоследок шею, тоже оставляя след на видном месте, поднимается. Поправляет на ходу одежду, идет к столу, наливает воду себе и мне.
Он давно не пьет. Сигары – единственная слабость.
Ну, и еще я. По крайней мере, он так говорит.
- Посмотрим, как пойдет. Мне, вообще-то в Москву надо.
- А здесь тогда зачем?
Он режет меня взглядом, опять ставшим привычно жестким. И не отвечает. Пьет, ищет на столе гильотинку для сигар, потом спички… Короче говоря, совершает все привычно неторопливые действия, так успешно забивающие неловкие паузы.
И это меня опять заводит. Только не так, как ему понравится.
- И вообще, к чему был этот цирк с конями? Вернее, с одним конем? Неужели нельзя позвонить?
- А ты бы приехала?
Он садится в свое генеральное кресло, смотрит на меня пристально, окутывая себя сигарным дымом.
