Гришка, приложив палец к губам, кинул на траву одежду. Я переоделся в широкие штаны и свободную тёмно-синюю рубаху, подпоясал её ремнём.
– На-ка вот! – Он с видом факира достал из-за спины и поставил передо мной пару прилично поношенных ботинок с круглыми носами и растрёпанными шнурками. Сверху положил два куска холщовой ткани.
Я почесал затылок. Если честно, надеть вместо любимых кроссовок пару старых башмаков – то ещё удовольствие. К тому же в голове сразу зашевелились мамины поучения о негигиеничности ношения чужой обуви. Но выбора у меня не было. Я стянул грязные, все в комьях репейника носки.
– Надевай, мне они уже всё равно малы, не выкидывать же, – подбодрил меня Гришка. – Рубаху и штаны отдашь, когда на свои заработаешь, ботинки можешь оставить себе.
– Спасибо, всегда о таких мечтал, – съязвил я шёпотом и, сморщившись, сунул ноги в ботинки.
– Портянки-то намотай, в кровь сотрёшь, – Гришка кивнул на куски ткани.
Я попробовал намотать тряпку на ногу и засунуть в ботинок. Ничего у меня не вышло… Тряпка топорщилась и съезжала, не пускала ногу в ботинок.
– Вот отелёпок! – выругался вполголоса Гришка.
– Э-э, полегче… – возмутился я.
Гришка присел на корточки и аккуратно укутал мои ступни в портянки. Получилось очень даже ничего. Ноги занырнули в ботинки на раз.
Пока я их шнуровал, Гришка достал из кармана облупленную жестянку, зачерпнул из неё пальцем прозрачную вонючую жижу, растёр в ладонях и залез липкими руками в мою шевелюру.
Я отпрыгнул в сторону как ошпаренный:
– Дурень, ты чего? Совсем обалдел?
– Не боись, это ж брильянтин, для образу, тебе ж на Покровке вечером выступать. Для себя делал, от сердца отрываю.
Разделив мои волосы на две части, он с довольной улыбкой пригладил их на висках. Жутко представить, что из этого вышло! Я взлохматил пятернёй слипшуюся массу, достал из рюкзака расчёску и зачесал волосы назад без пробора.
– С пробором не пойду! – сурово отчеканил я и косо посмотрел на приятеля.
Тот надулся.
Мы тихо выскользнули на улицу.
– Строгая у тебя мать, – пробурчал я, чтобы развеять нависшую, как тяжёлая туча, тишину.
– Это тётка Глашка, отцова сестра. Чтоб ей пусто было. Матушка у меня тихая, она в приюте на Ильинке нянькой работает, сегодня в ночь дежурит, – деловито ответил Гришка.
Со Звездинки мы свернули к Большой Покровской, пересекли её и направились к оврагу по уже знакомому мне маршруту через Университетский переулок. Я достал свою карту и решил сверить местность, но не тут-то было. Новая реальность прилично отличалась от нанесённой на бумагу. Моста у Почаинского оврага не оказалось, поэтому пришлось спуститься на его поросшее кустами дно и выбраться на другую сторону по почерневшим деревянным лесенкам. Мы перешли Ильинку, шарахнулись от лающих собак и вставшего на дыбы рыжего петуха, пронеслись между хлипкими домишками по Вознесенской улице. Хоть Гришка и обозвал её так громко, улочка больше смахивала на деревенскую окраину. Попетляв по застроенной скромными новенькими домишками Телячьей улице, которая на моей карте была помечена как улица Гоголя, вильнули влево, по лесенке спустились с холма к Успенскому съезду, знакомому мне под названием Почтовый, очутились на Рождественской и уже через несколько минут, взмокшие и задохнувшиеся, выскочили к набережной.
