Поднимаясь по скрипучим ступенькам, Софи пыталась не обращать внимания на запах чеснока и мокрой кошачьей шерсти и не смотреть на валявшиеся тут и там обезглавленные трупики птиц – несомненно, жертв вышеупомянутой кошки.
Она постучала в дверь, готовясь к ссоре.
– Уходи, – послышался грубый голос.
– Разве так разговаривают с лучшими подругами? – проворковала Софи.
– Ты не моя лучшая подруга.
– А кто тогда? – спросила Софи.
Неужели Белль как-то добралась до Кладбищенского холма?
– Не твоё дело.
Софи сделала глубокий вдох. Она не хотела, чтобы всё вышло так же, как с Редли.
– Мы так хорошо вчера провели время, Агата. Я подумала, можно будет повторить.
– Ты покрасила мои волосы в оранжевый.
– Но мы же всё исправили?
– Ты всегда испытываешь на мне свои кремы и тоники, чтобы узнать, как они работают.
– Разве друзья не для этого нужны? – спросила Софи. – Чтобы помогать друг другу?
– Я никогда не стану такой же красивой, как ты.
Софи попыталась придумать, что бы сказать приятного. Она думала слишком долго – послышались удаляющиеся шаги.
– Это не значит, что мы не можем быть друзьями! – воскликнула Софи.
Лысый, морщинистый кот, сидевший на другой стороне крыльца, недобро заурчал. Она снова бросилась к двери.
– Я принесла печенье!
Шаги смолкли.
– Нормальное или сама испекла?
Софи отшатнулась от кота, скользнувшего мимо неё.
– Пышное и маслянистое, как раз как ты любишь!
Кот зашипел.
– Агата, впусти меня…
– Ты скажешь, что от меня воняет.
– Ты не воняешь!
– Тогда почему ты в прошлый раз так сказала?
– Потому что вчера воняло! Агата, кот плюётся…
– Может быть, он унюхал тайные замыслы?
Кот выпустил когти.
– Агата, открой!
Кот прыгнул ей в лицо. Софи завизжала. Из-за двери протянулась рука и перехватила кота в полёте.
Софи подняла голову.
– Потрошитель уже всех птиц переловил, – сказала Агата.
Отвратительная копна чёрных волос Агаты выглядела так, словно её полили нефтью. Даже огромное чёрное платье, бесформенное, как мешок картошки, не могло скрыть жутковато-бледную кожу и торчащие кости. На впалом лице выделялись лишь глаза, выпуклые, как у божьей коровки.
– Я думала, мы погуляем, – сказала Софи.
Агата опёрлась на дверь.
– Я всё ещё не могу понять, почему ты со мной дружишь.
– Потому что ты милая и весёлая, – сказала Софи.
– А мама говорит, что я угрюмая и ворчливая, – сказала Агата. – И кто-то из вас врёт.
Она сунула руку в корзинку Софи и, приподняв салфетку, увидела сухое печенье из отрубей без единой капельки масла. Окинув Софи испепеляющим взглядом, Агата ушла обратно в дом.
– Значит, мы не погуляем? – спросила Софи.
Агата уже собиралась закрыть дверь, но увидела, как Софи сразу пала духом. Словно та ждала этой прогулки не меньше, чем сама Агата.
– Недолго. – Агата прошлёпала мимо неё. – Но если ты скажешь что-нибудь высокомерное, самодовольное или глупое, я прикажу Потрошителю, чтобы он проводил тебя до дома.
Софи побежала вслед за ней.
– Но тогда я вообще не смогу говорить!
Прошло четыре года с последнего визита Директора школы, и снова приближался ужасный одиннадцатый день одиннадцатого месяца. Площадь, освещённая вечерним солнцем, гудела, словно растревоженный улей – все готовились к прибытию Директора школы. Мужчины затачивали мечи, ставили ловушки и распределяли ночные патрули, а женщины выстроили детей шеренгой и принялись за работу. Красивым обрезали волосы, красили зубы в чёрный и рвали одежду в лоскуты; самых неказистых хорошенько отмывали, наряжали в яркую одежду, а на голову нахлобучивали вуали. Мамы упрашивали самых воспитанных детей выругаться или толкнуть маленькую сестрёнку, самых невоспитанных подкупали, чтобы они пошли в церковь помолиться, а остальных заставили хором распевать гимн Гавальдона: «Благословенны заурядные».
