Шмуц - страница 17

Сэндвич быстро заканчивается. Сытость снова сменяется пустотой – некошерная еда съедена, и нет благодарности, которую надо было бы произнести. Хотя она, конечно, не произносила благословения и перед началом «трапезы». Жаль, что нет благословения на трейф: «Благословен ты, Г-сподь Б-г наш, сотворивший плод свиньи. Подаривший нам бекон».

У стеклянной двери, ведущей в колледж, Рейзл копается в сумке в поисках пропуска и еще одной салфетки, уверенная, что жир на подбородке ее выдаст. Она роется в сумке, сначала вылавливает запасные гигиенические прокладки и сидур, карманный молитвенник, и тут же роняет его обратно, на дно сумки.

После занятий Рейзл идет в кафетерий, где другие студенты едят бургеры, картошку и ланчи, купленные в автоматах. Рейзл всегда берет с собой кошерный ланч из дома. Она изучает столики в поисках свободного места, где можно присесть с термосом и книжкой. Найдя идеальное местечко в дальнем углу зала, Рейзл кладет на стул рюкзак и вдруг замечает, что на нее смотрит девушка, вся в черном: от волос и свитера до ботинок с огромными черными подошвами. На девушке длинная черная юбка – даже длиннее, чем у Рейзл.

Рейзл делает глубокий вдох и кивает ей.

– Я могу тут сесть? – спрашивает она.

– В свободной стране живем, – говорит другая девушка. Или это парень? У них у всех глаза накрашены черным.

Рейзл балансирует на краешке пустого стула, не чувствуя себя достаточно комфортно, чтобы достать обед из дома, но стесняясь уйти.

– Почему вы все в черном? – спрашивает Рейзл, внезапно почувствовав прилив уверенности.

– Как мило, – говорит девушка своей компании, закатывая глаза. – Она не знает, кто такие готы, – и снова поворачивается к Рейзл. – Точняк. Да?

Рейзл кивает, не до конца понимая, с чем соглашается. Это какое-то новое слово, вместо «гойты»? Гойты знают, что они гойты? И зачем нееврейке так себя называть?

– Черная одежда – это не главное. По ней мы друг друга находим, – говорит девушка. – Как ты находишь своих, – она указывает на длинную темную юбку Рейзл.

– Я не гойта, я хасидиш, – говорит Рейзл. Все смеются, щеки Рейзл наливаются красным.

– Мы про тебя знаем, – говорит гойта-гот. – Вы, считай, главные в Бруклине. И на шоу Опры были хасидим. Опра ваших любит.

Рейзл молчит. Она не собирается спрашивать, что такое «Опра» и что у нее за шоу.

– Я Сэм, – говорит гойта-гот. – А это – Спарк и Курт, – она указывает на людей за столом.

Оба что-то бормочут. Новые знакомства всегда тревожны для Рейзл, потому что она не пожимает руки парням. Но эти не протягивают рук, а делают какой-то жест пальцами, так что Рейзл вообще не приходится их трогать; ее не ставят перед выбором.

На столе между ребятами лежит телефон. Из него выходит белый раздвоенный провод, один конец которого входит в ухо Курта, другой – в ухо Спарка. Их тела пульсируют, они опираются плечами друг на друга, будто вот-вот упадут.

Сэм водружает на стол большую поношенную сумку. Сумка обвешена металлическими цепями, на застежке – большой серебряный крест. При его виде Рейзл инстинктивно ежится. Сэм этого не замечает, продолжая внимательно и безрезультатно копаться в сумке.

– Как жрать-то хочется, – говорит Сэм.

Рейзл достает свой обед и предлагает Сэм свою ложку.

– А что там у тебя? – спрашивает Сэм, указывая на термос.

– Чолнт[24], – говорит Рейзл.

Оказывается, гойты-готы обожают чолнт.

– Чили по-еврейски, – говорит Спарк.