– Ну и как там сейчас погода в Туве? – после долгой паузы скучным голосом спросил Егоров.
Шевлягин остановился, задумавшись о чём-то своём, и быстро ответил:
– Двадцать семь – двадцать девять, переменная облачность, осадков не ожидается.
Егоров усмехнулся:
– Тоже мне, шаманы!
– Надо искать способы связи с миром, – серьёзно сказал Шевлягин.
– А на кой он тебе, этот мир? – спросил Славка-матрос. – Плохо тебе живётся? Хлеб каждый день свежий, колбасы Корбут наделает, сколько хочешь, самогон фирменный. Остальное в огороде растёт и в хлеву мычит. Чего тебе ещё? Погода у нас, правда, не очень. Но не всегда же она такая будет?
– Митяй! – обернувшись, во всю глотку заорал Славка-матрос. По коридору пронеслось хоровое эхо.
Из темноты появился Корбут и встал подбоченившись, будто загораживая собственным телом путь к семейному хранилищу.
– Мить, а ну-ка, скажи, плохо нам живётся?
– Нормально.
– Вот! А я что говорю?
– Только пацанам в сентябре в школу.
– Это проблема…, – неохотно согласился Славка.
Шевлягин, не обращая никакого внимания на их диалог, задумчиво продолжил:
– Я уже думал про сплав по реке.
Славка недобро хмыкнул.
– Давай-давай, сплавщик! До Чугунова брода доплывёшь, а там увязнешь, как топор из села Кукуева.
– А если берегом?
– Каким берегом?! Ты там был? Берегом он пойдёт… Там глубина реки знаешь какая? – Славка резанул ребром ладони по щиколотке, обтянутой клоунским полосатым носком. – Во! Дно – сплошной ил, а по обоим берегам трясина.
– А ты-то чего там делал? – обернувшись к матросу, спросил Егоров.
– Да задремал в лодке. Унесло.
– Выпимши, небось, был?
– Не «небось», а был…
Шевлягин отчаянно выпалил:
– Да ети ж вашу мать! Бутылку с письмом, что ли, в реку кинуть?!
Егоров вяло одобрил:
– Кидай. Когда-нибудь археологи найдут.
– Вот жизнь! – Шевлягин взмахнул руками, и в коридоре стало светло, – помрёшь тут и никакой помощи не дождешься!
– Гена, если помрёшь – даже не сомневайся! – и обмоем, и закопаем, и помянем, как положено, – заверил Егоров. – Окажем тебе последнюю помощь.
– Это успеется! – Шевлягин раздраженно отмахнулся, и свет погас.
– Я, между прочим, письмо в газету отправил, – чуть поостыв, добавил он.
Славка пожал плечами.
– Толку-то.
– Ещё до дождя, – уточнил Шевлягин.
– Люся! – снова громогласно проорал Славка, «Люся!» – позвало эхо мужским хором,
– когда письма из ящика вынимают?
– По четвергам обычно, – ответил Егоров вместо Люси, – только вот сегодня, например, тоже четверг…
– А дождь начался в пятницу! – запальчиво выкрикнул Шевлягин, – и значит, письмо в редакции давно уже получили! Не может их не заинтересовать информация про такой объект, как Шняга, не-мо-жет! В таких случаях снаряжают экспедицию, начинают исследования…
На самом деле, Шевлягин не помнил, в какой именно день начался дождь, но ему отчаянно хотелось возмутить застоявшееся унылое равнодушие, заставить всех поверить, что возможен другой ход событий, и что есть на это причины, хоть и не для всех пока очевидные. Шевлягин и сам не заметил, как в пылу доказательств, не особенно убедительных даже для него самого, он зачем-то называл Славку – боровом, Корбута – куркулём, а Егорова упрекнул в пессимизме и высокомерии самого опасного и зловредного типа. Обличая и негодуя, оняростно размахивал руками, и свет в коридоре мигал, как на корабле, терпящем бедствие. Плечи Славки-матроса развернулись, мускулы напряглись, Шевлягин умолк на полуслове, зажмурился и пригнулся, но огромный кулак, намеренно промахнувшись, врезался в стену.
