– Останови, Коля, пожалуйста. Совсем прижало.., – шепчет вежливо.
Коля понимающе лыбится, по зеркалам зыркает, место выбирает.
А чё там выбирать? Посреди ровной, как блин, степи – ровная, как палка, дорога. Ни кустика, ни овражка. На горизонте завод дымится. А тут ещё и автобус полон товарищами. Все переглядываются, шепчутся испуганно. Чё тако?.. Шеи тянут, выглядывают друг за другом. Чё там, Коль?..
И вот выходит красный, как печень Михалыч под хихикание, и крутится вокруг автобуса, и соображает, как же спрятаться от рож, шо таращатся из автобуса, как рыбки из аквариума?
«Лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь» – сказал кто-то в древности.
И, сгорев от стыда, Василий Михайлович повернулся спиной к рыбкам, и облегчил свою участь в бескрайнюю казахскую степь…
Вернувшись в автобус, он стойко вынес порцию смешков, сел к окошку и окаменел.
…Спустя четыре минуты, когда про него уже забыли, бледный Василий Михалыч вновь сконфуженно пробирался по проходу…
– Чё, потерпеть нельзя?, – удивился Коля, – У меня график. Давайте, по-быстрому!..
…И заснеженная степь получила ещё одну порцию, а автобус хихикал чуть громче.
…Ещё через десять минут Коля уже не улыбался, грубо переходя на «ты»:
– Полчаса осталось, мужик. Ерундой не страдай… График у меня. Не понятно, что ли?..
Но Василий Михалыч так громко дышал открытым ртом, что его опять выпустили, и он выскочил, чуть не плача.
…Через… Короче говоря, доехали весело, но опоздали на двадцать минут.
Последние выходы Михалыча «на бис» автобус сопровождал уже мерзкими замечаниями и откровенной грубостью. «Не смешно, придурок!», – кричали сзади. «Брось его тут, Коля!, – ворчал кто-то на полном серьёзе, – пусть степь орошает, агроном хренов!"… А Михалыч остервенело бежал к привычной стороне дороги и, всхлипывая на ветру, делал очередную лунку…
…История эта прогремела на весь завод.
Коля получил выговор с занесением, а Рамилю Ибрагимовну (милую, порядочную женщину!) Василий Михайлович в столовой прилюдно и злобно обозвал шалавой, и женщина убежала вся в слезах, а Михалыча после этого кроме как «сволочью» всуе уже не называли…
****
…«Лихие 90-е» для Елены Васильевны были настолько лихими, что хоть в петлю лезь… И действительно, тут завоешь, ей-Богу…
От природы стойкая и работящая, Елена Васильевна редко жаловалась на жизнь, с детства привыкшая «пахать и не распускать нюни». А как тут не распустишь-то нюнь? Словно по команде вдруг разъехались друзья. С любимого института, где Елена проучилась, а потом и проработала в сумме почти десять лет, её неожиданно «попросили». Сокращают… Родителей давно нет. А единственный брат Андрюха, её опора и защитник, подался куда-то на вахту на север, и как сгинул – ни ответа, ни привета уже несколько лет… И в это самое смутное и непонятное время тридцатишестилетняя Ленка Васильевна вдруг поняла, что осталась она одна-одинёшенька…
…Смотрела она одинокими вечерами в зеркало в пустой квартире и понимала, что она полнеет, что не красивая совсем, и что денег осталось впритык, недели на две…
…С ухажёрами Елене как-то не везло особо никогда.
Нет, она не была тихоней, и даже любила петь, и гордилась кулинарными достижениями, но среди сослуживцев и знакомых» в этом плане» Лена считалась безнадёжной дурой:
– И молодая вроди, смари, и чистюля, и хозяйка…, – сплетничали у неё за спиной, – Знаешь, как она готовит классно?.. Пальчики оближешь!.. И на работе её ценят, между прочим. А всё-равно дура какая-то!.. Ленка-то наша. «Прынца» ждёт, смари на неё!.. Не удивлюсь, что она в свои тридцать шесть ещё того… Целка… Смари-смари… Идёт…
