Подойдя к плотно подогнанным на входе створкам, вожатый приступил колотить по ним десницей, явно преодолевая желание шарахнуть и ногами.
Отозвались не сразу. И Молчан вполголоса успел довести до Забоя двуединую установку. Во-первых, непреложно бдя, никого не подпускать себе за спину, поелику мигом вырубят, врезав по затылку аль почкам. А услышав команду «Бей!», сразу же сбивать оземь, оставляя при том живыми, однако не заморачиваясь числом заваленных: елико ни рухнут, так тому и быть!
Тут и услышали они приближение грузной поступи.
– На березе рыжики! – басовито раздалось с иной стороны ограды.
А на дубе грузди! – последовал незамедлительный ответ.
– Лучше горох спозаранку, чем рябчик за полночь! – провозгласил невидимый бас.
– А еще милей – с молодкой на сеновале! – отстоял посланец от Будимира примат возвышенного над бездуховностью желудочно-кишечного тракта.
Хотя далеко не факт, что мнение анонимного автора сего замысловатого конспиративного отзыва либо цельного авторского коллектива – тоже потаенного, являлось истиной в последней инстанции. Не зря ж и Молчан усомнился!
Ибо многие индивидуумы мужского пола, ущербные по части чувственной романтики, наверняка склонились бы к житейскому выводу польского Станислава Ежи Леца, обозначенному тысячелетие спустя: «В борьбе между сердцем и головой всегда побеждает желудок».
Да и то баять, о схожем глаголет и присказка отечественного происхождения: «Живая душа калачика просит». Заметьте, что вожделеет она свежей выпечки, а отнюдь не пылких объятий…
На том и завершился обмен секретными словами. И заскрипел засов.
Отворявшим оказался крепыш, с виду не моложе Молчана, облаченный в зипун недавнего на пригляд пошива, застегнутый на крючки и надетый поверх красной рубахи. Справными смотрелись и его сапоги. Колпак из доброго сукна был оснащен меховой опушкой.
А на поясе, обязательном для каждого вятича взрослых годов, выглядывала из прикрепленных к тому ножен, обтянутых кожей, массивная деревянная рукоять с удлиненным черенком, столь отполированная от охватов ея, что становилось очевидным: оный боевой нож прошел добротную проверку делом.
«Сей страж на вратах – по всему, бывалый скрытник! Не возьмешь его врасплох!» – тут же прикинул Молчан, просчитывая наперед.
– А чегой вдвоем приперлись? Не было такового уговора! Пропущу лишь одного! – высказал басовитый страж, преграждая своим туловом проход и пробуравив гостей недобрым взором, точно насквозь.
– Коли так, доведи своему начальствующему, что не дождется мя! Не пойду к нему одиночным! Сей миг поверну обратно, а впредь – не допросится, – парировал Молчан оное недоброжелательство, прекрасно осознавая, что козыри ноне в его длани.
Недоброжелатель, непривычный к подобному отпору, аки и любой представитель Секретной службы, где все были с гонором, избыточно мня о себе, перекривился, однако удержался впасть в хай. И чуток обдумав, постановил:
– Отойду справиться, что решить с тобой, хотя будь на то моя воля…
Насчет формы проявления той воли не прояснил он, однако не вызывало сомнений, что подразумевалось силовое. А отходя добавил, обращаясь к сконфуженному поводырю, явно ярясь, что не пресек тот самовольства Молчана:
– Ты же, Искр, надзирай за ними, дабы не пронырнули во двор, пока не обернусь! И не плошай наново!
«А ведь лишнее брякнул в запальчивости! Выдал при Забое имя скрытного служивого. Опасаюсь: не спохватился бы он, ведь нужен им лишь я, допущенный к секретам, да и поднаторевший в сходничестве. А Забой получается ненужным свидетелем… Не решили б избавиться от него по-злодейски! Вынужден буду настрого напомнить Будимиру, коего и Евпатием помню, что вятичи своих не бросают!» – быстренько проанализировал и вывел Молчан.
