Эх, жены наши! – что с них взять, непонятливых?! Не для них восторг геройства, токмо мужам присущий! Посему и расположимся, не отходя…
VIII
Драгой гость приблизился к столу, вслед обойдя его, дабы не посягать на место хозяина. И не вступая с ним в прения, даже и не поприветствовав, присел на лавку у иной стены, перпендикулярной. Столешница, к слову, была украшена по плоским кромкам фигурной резьбой, однако отсутствовала на ней скатерть; на фоне отнюдь не бедного интерьера сие удостоверяло: оное жилье не предназначается для постоянного проживания.
Вслед воцарилась затяжная тишина, кою не спешил прерывать насупленный гость. И погодя, первым не выдержал любезный хозяин, отчасти нервничая:
– Сел? А теперь выслушай мое слово, и не перебивай!
Зрю: нахмурился на мя, надулся. Дуться же пристало мне! Ведь привел ты чуждого к тайной избе нашей службы, явно вынудив моего гонца на оное непотребство. Шкуру с него сдеру, али две!
Что объяснить смогу моим начальствующим, дабы самого не ошкурили? Порушена строжайшая скрытность! А все из-за тя…
И что ноне делать с твоим подручником? Соображал ли ты, что в беду его вовлекаешь, лютую? Ведь не сможем заставить его молчать об увиденном, ибо не наш он. А и дозволить ему проговориться не имеем права!
Судьба усадьбы сей, драгоценной для наших нужд, поставлена тобой под удар! И кому расплачиваться, ежели начальствующие распорядятся отказаться от нее?
Ежели кто и позарится купить, то лишь за полцены – ведь на окраине она и в тупике. А кто возместит разницу? Ни тебе, ни мне не осилить!
Посему, предполагаю я, живо поступит приказ: сделать вдовой жену твоего попутчика. А подозрение падет на тя – по-другому и не будет! И никто не осмелится вступиться. Сам ведаешь: Секретная служба ходит под Высшим советом старейшин, а раз сии – всевластны, то и мы – всемогущи!
Завершаюсь, весь в скорби и негодовании. А что намерен ты? Чемсобираешься искупить неимоверную вину свою?
– Искупая пред ногами моими за зряшную ходьбу сюда, собираюсь испить меда, обещанного твоим гонцом, да и стражу моему отлить, – спокойно молвил Молчан, бушующий внутри, мысленно посылая на своего собеседника столь грозные кары, что свершись они, остался бы Будимир безо всех зубов нижнего ряда, ибо лишение такового лишь двух – порочная сердобольность!
– Моего вареного меда?! Отлить оному?! Не спятил ли ты?! – ошарашенно справился хозяин, выпучив зенки и взметнув бровищи.
– Не твоего, а служебного, закупленного для личных и скрытных нужд из тайных фондов. И начальствующие передали его тебе для моего улещивания!
Был бы он твоим, добудь ты его из борти, або купив на торге. А сей приобретен на дирхемы азиатской чеканки, выделенные внешнему сыску Секретной службы Высшим Советом старейшин. Не по чину берешь, бесстыдно примазываясь к высшим!
А спятил за столом сим не я. Как мог ты в здравом рассудке возмечтать, что пожалую сюда, где мне готовят засаду, лишь один?
Радуйся, что не привел четверых, дабы было поровну!
Что до вашей скрытной избы, о ней давно уж ведает все городище. Ведь нет столь высокого частокола и на тыщу шагов окрест. Любой сообразит сие! Никому не по силам утаиться от бдящей общественности, и ты не мылься! Не «лепи» мне, а то обхохочусь, что страж мой узнал великую тайну, за кою не простят ему, и овдовеет его жена, рыдая!
Нет боле сей тайны! Не уберег ты ее на радость Киеву! Позор тебе и зазрение! И по секретной справедливости, подлежишь суровому спросу от начальствующих, вплоть до исключения из рядов и вдовства твоей собственной жены. Твоей, а не моего соратника!
