Было их четверо: трое молодых, а четвертый постарше, кряжистый, с пузиком.
Все они стали у комбайнов. Кто-то закурил, кто-то оглядывался по сторонам. К нам идти не торопились, будто бы остерегались. Почти все остерегались.
Один комбайнер, тот, что шел в первой машине, глянул на нас с Машей. Вернее, на Машу. Заулыбался. Был он высокий и крепкий. Светловолосый. Лицо его было бы белым, однако уже покрылось легким Кубанским загаром. Одетый в синий спец комбинезон и белую рубашку в мелкую клетку, потопал он к нам, чуть не поблескивая зубами.
– Сдравствуйте! – Внезапно, почти без акцента обратился он, почему-то не ко мне, а к Маше, – скашите, а мошно ли у фас что-то спросить?
Маша растерянно глянула на меня. В глазах ее горел немой вопрос. Видел я, что немец этот смотрит на Машу так, как смотрят, обычно, на красивых девушек молодые, полные сил парни. Смотрит, как на женщину, которую очень бы хотелось ему получить в свои руки.
– Зависит от вопроса, – вмешался я немедленно, – и потом, не знаю как у вас, а у нас, в Союзе, принято перед обращением знакомиться да представляться.
Немец зыркнул на меня недобрым взглядом. Взгляд, впрочем, недобрым был только пару мгновений. Потом смягчился. А улыбка и вовсе все это время не сходила с его правильных черт лица.
– О, – начал он, глядя уже на меня, – прошу прощения. Мое имя – Клаус. Клаус Рихтер. Очень приятно поснакомиться.
Немец протянул руку сначала мне, потом и Маше. Пожимая Машину маленькую кисть, он разулыбался еще сильнее. Дружелюбно засмеялся.
– Хорошо говоришь по-русски, Клаус, – сказал я, – где учился? Или жил у нас? В союзе?
– О! Ну что фы, что фы, – улыбнулся Рихтер, однако сделал он это одними губами. Взгляд его светло-голубых глаз потяжелел, упершись в меня, – фы преувеличиваете.
– Совсем нет, – ответил я.
– Ну что же, – он перевел взгляд свой на Машу, и тот немедленно помягчел, – благодарю за такую лестную оценку. Meine mutter, – перешел он на немецкий, – фо фремена фойны была… Как это по-русски? Оstarbeiter.
– Так и будет, – ответил я, – остарбайтер. Значит, была твоя мама остарбайтером.
– Та, – кивнул он, вновь наградив меня холодноватым взглядом, – а папа… Эм… Deutscher Ingenieur.
– Инженер.
– Та! Та! Иншенер! – Он заулыбался Маше, – и, поэтому, русский ф моей семья немного фторой язык.
Маша же смотрела на него с настороженностью. И хотя в разговоре немец ловил Машины взгляды, она тщательно прятала от него глаза, держалась ко мне поближе.
– И какой же у тебя вопрос, – сложил я руки на груди, – товарищ Рихтер?
– Ну, по прафде скасать, – ответил он, – фопрос у меня польше к фам, fräulein.
С этими словами он снова заулыбался Маше.
– Ну тогда не тяните, пожалуйста, – немного раздраженно ответила она, – какой у вас вопрос? Мне уже на работу надо. Тороплюсь.
– О! Я не садершу фас надолго! Просто у меня… Как это скасать? – Рихтер тронул висок и скривался, – голофа.
– Болит голова? Таблетку дать? – Маша нахмурилась, сдвинула красивые свои бровки к ровному носику.
– Та! Та! Ja! – кивнул он, – полит голофа!
– Так, – сказала строго Маша и стала рыться в своей аптечке.
Немец же глянул на меня. Улыбка его немного померкла и превратилась во что-то вроде неприятной гримасы.
– Вот вам две таблетки аскофена, – Маша извлекала из аптечки красненькую пачку, достала таблетки, – у вас есть запить?
– Что? – Улыбнулся ей немец, принимая пилюли, – что ест?
