Но в первую же из тех пяти ночей я почувствовала странную пустоту, когда осталась в гостиничном номере одна. Я вдруг сообразила, что за последние пару недель… нет… хм… месяцев?.. я ни разу не ночевала без Тилваса, спящего рядом, прижимающего меня к себе одной рукой и нежно уткнувшегося мне в макушку носом, и сейчас это было… странно.
Нельзя сказать, чтобы слишком трагично, но определенно немного грустно.
На вторую ночь ощущение лишь усилилось. На третью стало совсем неприятным.
– Гурхов лис, – пробормотала я, гася ночник.
Впрочем, через пять минут я резко включила его обратно: за окном появилась какая-то белая тень – призрак? огромная птица?.. Послышались лязгающие звуки, и мгновение спустя окно открылось. С карниза в номер ужом ввернулся Мокки. С одеялом в руках – непомерно воздушным, гостиничным.
– Мне не нравится моя комната, холодная какая-то, – проворчал Бакоа, педантично закрыл окно и, не говоря больше ни слова, по-свойски пристроился на пустующей половине кровати.
– Вообще-то, здесь есть одеяло, Мокки. Мог не тащить.
– Ага, чтобы ты подумала, что я к тебе клеюсь.
– А как, прости, одеяло соотносится с этой мыслью?!
– Вот полежи и подумай. Молча.
Мы откатились на разные стороны кровати и отвернулись друг от друга. Я вновь погасила ночник.
Мокки завозился и нарочито зевнул.
– Интересно, как там поживает аристократишка.
– Наверное, тоже скучает, – буркнула я.
– Думаешь? А мне кажется, он из тех, кто очень боится любых расставаний и перемен, а потом, стоит им случиться, мгновенно привыкает к новой обстановке. И до свидания. С глаз долой – из сердца вон, и все такое.
Я нахмурилась и перевернулась на спину, глядя в потолок.
– У меня тоже есть такое ощущение, – призналась я нехотя. – Но если Талвани достаточно трех суток, чтобы отбросить все, что нас связывает, то, знаешь… Лучше, если он сделает это сейчас, чем, скажем, еще через годик-два.
– Ты считаешь, он вообще не придет на корабль в воскресенье? – Бакоа лег на бок и подпер щеку рукой.
Я аж подпрыгнула.
– Что?! Нет! Мокки! Пока ты не завел этот разговор, я об этом даже не думала! Какого гурха!
– Нет, ну а что? – он пожал плечами и взлохматил и без того дыбом стоящие русые волосы. – Считай, мы с тобой выкинули его в естественную среду обитания. Он всю жизнь здесь провел, пока не связался с тобой. И впервые за долгие годы он снова… ну… полноценный. Может жить в свое удовольствие, а не как раньше, и при этом пользоваться всеми благами своего положения. А каковы его ближайшие перспективы в нашем обществе? Ввязаться в ограбление, которое ему с его богатством на фиг не сдалось и которое, как он говорит, «скучное», раз у него поначалу нет роли?
– Он бы сказал, если бы не хотел этого, Мокки.
– Да. Но, возможно, он только теперь понял, что не хочет.
Я вздохнула, выдернула из-под себя подушку и ударила ею Мокки, заставив его тоже перевалиться на спину.
– Твою ж мать!.. – невнятно взбрыкнул он под ней, потому что я держала ее так, будто хотела его придушить. На самом деле, конечно, вору хватило одного движения, чтобы отбросить и мою руку и подушку и вновь вернуться в эту позу царской наложницы – томную, на боку, с ладонью под щекой и взглядом из-под ресниц.
Мокки-фаворитка. В другом настроении я бы посмеялась над этим.
А сейчас. Я догадывалась, почему Бакоа так говорит о Тилвасе.
Самого Мокки слишком часто бросали. Кто молча, кто с улыбочкой и тысячей извинений, кто с плевком в лицо (фигуральным или нет). Этот страх –
