По-видимому, «новые английские друзья» пустились изливать свою любовь с таким усердием, что ревнивый Генрих не на шутку разволновался; его тревога скоро переросла в настоящую панику. Не в состоянии справиться с беспокойством и чувствуя, что ревность грозит в любую минуту выплеснуться наружу, он заметался в поисках выхода. И вскоре решение было найдено: он отказывается от собственных намерений и, силком затолкав свою – уже на седьмом месяце – жену в карету, поспешно покидает Лондон и, невзирая на лютые морозы, сковавшие всю Европу, возвращается в Данциг. Много лет спустя Иоганна так опишет свои чувства во время того переезда: «Помощи не от кого было ждать, я вынуждена была держать свои горести при себе. Этот человек волоком тащил меня через пол-Европы только для того, чтобы рассеять собственную тревогу»[6].
Вот такие-то бурные шторма сопровождали внутриутробную жизнь гения: брак без любви, напуганная, возмущенная мать, встревоженный ревностью отец и два тяжелейших переезда через мрачную, неприветливую Европу.
Счастливая жизнь невозможна. Высшее, что может достаться на долю человека, – жизнь героическая[7].
Джулиус вышел от Филипа совершенно разбитым. Держась за перила, он неуверенно спустился по лестнице и, пошатываясь, вышел на солнце. Несколько секунд постоял, соображая, куда повернуть. Свободный вечер сулил больше беспокойств, чем радости. Он привык к тому, что его время расписано до минуты: если не было встреч с клиентами, другие не менее важные дела требовали его внимания – книги, преподавание, теннис, научная работа. Но сегодня ничто не казалось важным. У него даже закралось подозрение, будто на самом деле ничто никогда и не было важным и сознание только ловко обманывало его, заставляя поверить, что он занимается важными вещами. Но сегодня Джулиус видел его насквозь. Нет, сегодня у него не было никаких важных дел, и он бесцельно поплелся по Юнион-стрит.
Когда за Филлмор-стрит деловые кварталы закончились, он заметил впереди старуху, с грохотом толкавшую перед собой ходунки. Боже, что это было за зрелище. Джулиус поспешил отвести взгляд, но любопытство пересилило, и он вновь повернул голову. На старухе было несколько кофт и вдобавок тяжелое зимнее пальто – на улице ослепительно сияло солнце, и весь этот маскарад выглядел до крайности нелепо. Отвисшие бурундучьи щеки лихорадочно дергались – вероятно, старуха пыталась сладить с зубными протезами, никак не желавшими вставать на место. Но отвратительнее всего была огромная уродливая шишка, висевшая под ноздрей, – просвечивающая розоватая бородавка размером с виноградину, из которой торчало несколько длинных щетинок.
«Ну и пугало, – промелькнуло в голове у Джулиуса, но он тут же одернул себя: – Эта старуха не намного старше тебя. Вот что ждет тебя в будущем – бородавки, ходунки, инвалидное кресло». Когда старуха подошла ближе, он услышал ее ворчливый голос:
– Что это за магазины? Чем они здесь торгуют, хотела бы я знать?
– Не знаю, я здесь просто гуляю, – громко ответил Джулиус.
– А вас никто не спрашивал.
– С кем же вы говорите? Кроме нас, здесь, кажется, никого нет.
– Какая разница, что нет? Вас не спрашивают, я вам говорю.
– А кого же? – Джулиус приставил обе руки ко лбу и сделал вид, что осматривает пустынную улицу.
– Тебе-то какое дело? Бродят тут всякие, – пробурчала старуха и забряцала своими ходунками дальше.
