Человек из ФСБ оказался довольно молодым, не намного старше меня. Он говорил тихим голосом и был похож на недавнего выпускника пединститута. Долго расспрашивал меня о Гончарове, о подробностях вчерашней съёмки, попросил подарить ему кассету, которую тотчас же спрятал в свой портфель.
Касаткин не отлучался ни на минуту. Мне показалось, что он старается всё удерживать под контролем. Он вращался в таких сферах, где очень хорошо знают, что такое настоящие интриги. И то, что мне казалось нелепостью и досадным недоразумением, представлялось ему, наверное, совсем иначе. Крах любой карьеры всегда начинается с какой-то мелочи, даже с пустяка. Поэтому обладатель высокого кресла в каждом рядовом случае пытается отыскать скрытый от глаз непосвящённых смысл. И даже в истории с Гончаровым, вполне возможно, Касаткин видит угрозу для себя лично. Может, я сговорился с его конкурентами и специально подстроил эту каверзу руководителю одного из главных телевизионных каналов страны. Пока что Касаткин вроде бы и ни при чём, но вот кто-то ушлый повернёт обстоятельства дела не так, а этак, и в результате этого кульбита на место Касаткина придёт другой человек. А сам Касаткин отправится на досрочную пенсию. Именно так мне представлялся ход его мыслей.
Напоследок мой собеседник из ФСБ поинтересовался, где можно найти Баранова, того самого актёра, который единственный только и видел удостоверение в руках Гончарова.
– Баранов-то вам для чего? – не выдержал Касаткин.
– Он должен описать виденное удостоверение. Может быть, оно вовсе и не нашего ведомства.
Собственно говоря, их одно только удостоверение, наверное, и интересовало. Быстро выяснив, что Гончаров – не их человек, они озадачились мыслью о непонятно откуда взявшемся удостоверении. Если оно выплыло здесь, то точно так же может выплыть и в другом месте, и вполне допустимо, что в следующий раз это может случиться при каких-то криминальных обстоятельствах.
Когда эфэсбэшник ушёл, я недоумённо пожал плечами.
– Что происходит, Николай Вадимович? Неужели из-за одного только удостоверения они так всполошились?
– А почему бы и нет? – буркнул Касаткин.
Мне показалось, что он чего-то недоговаривает. Но расспрашивать его о чём бы то ни было бесполезно. Это я знал по опыту.
– Женщина пусть подаст заявление в милицию, – сказал Касаткин. – А ты сядь на телефон и обзвони морги и больницы.
Я кивнул и поднялся из-за стола.
– Да, и ещё, – вдруг вспомнил Касаткин. – Ты с Огольцовым говорил?
– О чём?
– Там у него какие-то вопросы к тебе.
– Я зайду.
Гена Огольцов – из молодых, да ранних – был генеральным продюсером телеканала. То есть тем самым человеком, который окончательно решал, какие программы для телеканала купить, а какие отфутболить. Ещё он заведовал распределением эфирного времени – мог поставить твою программу на хорошее время, а мог и на какие-нибудь четырнадцать часов тридцать минут, когда телевизор по всей стране смотрят три с половиной пенсионерки.
До Огольцова мне сейчас не было никакого дела. У меня Гончаров пропал. Прямо по ходу съёмок.
За полтора часа мы со Светланой обзвонили все те печальные места, по которым обычно в первую очередь и пытаются разыскать пропавших. Гончарова нигде не было – ни в моргах, ни в больницах. Его не задерживала милиция, и он не попадал в вытрезвитель. Человек вышел из ресторана и исчез. Испарился. Растворился в воздухе.
