В четверг вечером я прибыл. В воскресенье был мой первый «трудоводомно-рабочий» день.
Работничками напихали легковые машины и отвезли на мероприятие – празднование юбилея одного из регионов города. Для массовки.
Шайсе скалил свои железные зубы своему коллеге – начальнику над крепостными.
– Сказали, по косарю доплатят, что если когда она выйдет, будут кричать: «Иванова, уходи!»
– Хах. Да это х*йня. Он может и на*бать.
– Да тут телевидение, вся х*йня. Увидит – не отмажется.
– Ну мне-то пох*й. А когда вас всех затолкают в бобик и увезут – вот это я поржу.
Коллега Шайсе называл его «Чебурашкой», когда Чебурашка его не слышал. У него были не просто лопоухие уши. Они будто в другую сторону росли. И не особо симметрично. Рост ниже среднего. Глаза ежесекундно сканируют одушевлённые и неодушевлённые предметы на «а не пытаются ли его обмануть?» На плече татуировка со свастикой. Кривые ноги. Лысый.
Я не делаю выводы о человеке исходя лишь из внешности. Лишь пообщавшись, можно что-то понять (и то не всем). Вывод про Шайсе: кусок дерьма.
Люди, сцена, дети, музыка, поздравления из колонок. Немаленькая толпа каких-то непонятных чертей (да-да, я с ними тоже отлично сливаюсь, особенно в полупорватой куртке, которую мне выдали), один из которых начинает кричать: «Иванова, уходи!», когда на сцену поднялась Иванова и стала поздравлять своих граждан.
После он меняет дислокацию в той же черто-толпе, пригибаясь и прячась. И кричит ещё раз.
После третьего своего такого выпада, Чебурашка говорит своей толпучке выходить быстро из парка, встреча – за воротами. В это время копов прибавилось, они подошли и встали поближе, говоря что-то в рации, прикрывая рты. Когда мы забивались по своим чертомобилям, к парку приехала большая ментовская машина. В неё бы поместились за раз все чертята. И они бы совсем не теснились, как сейчас. Шайсе выразил свою радость, что я «не убежал».
Я подумал: «Господи, скорей бы получить ЗП за две недели – 6 т. р. и забыть этот пи*дец».
С понедельника по пятницу я работал на панельном заводе KNAUF (я посмеивался внутри: нужда всё-таки привела меня работать «на панель»). Местечко поганое. Первые дня четыре у меня искры из глаз бились от боли из-за руки, когда я вертел эти панели.
Всё же я не унывал. Подружился – общался с двумя адекватами и с одним, который на заводе был трудоустроен. Узнал как красятся панели на конвейере. Краской там, жесть, воняло. Замечал различия в природе, в сравнении с местом, где я жил раньше, за более тысячи км. Дождь осенний удивительный – как из пульверизатора пшиканье. Другой цвет зелени, другие деревья. Много берёз. Окраска насекомых намного темнее. Видел следы от самолётов в небе в три ряда. Раньше только в два или один.
Спал я часов 5–6 в сутки. Еда так себе. В субботу ездили за город: копали, тоскали, возили в тачках. Всякая дрочь. Мухоморы растущие впервые увидел. Хотел забрать, но не варик: пить Шайсе и употреблять запрещал; один раз в неделю можно – воскресенье, и не в рабочем доме, а на улице то есть.
Но пили практически все. И втихаря дома. И на работе. И в пути. Но не вусмерть. На производительность обезьяньего труда не влияло. Когда мне предлагали – я, бывало, выпью, а бывало и нет.
Да, я ахреневал. Но в то же время меня это не кидало в депрессию. Меня это делало роботом (я когда написал «роботом», всё равно мне в голову пришло человекоподобное железное существо, которое хоть какие-то эмоции имеет. А я имел в виду уровень эмоциональности не больше, чем у светофора. Который погнулся от разхреначевшейся об него машины).
