Данила и Сергей шли по тропинке вдоль линии со стороны посадок. Филат рассказывал про домик, как они «гудели» целое лето. Поведал о том, как зарезали Жаворонка.
– Он проводил свою кобылу, Монро. И тут же возле первого подъезда его встретили. Восемнадцать ножевых ран. Как бедолага ещё до пятого этажа добежал?
– А кто зарезал? – Шпана сжимал и разжимал кулаки, готовый к мести, свёл к переносице брови.
– Неизвестно. Монро не видела, дома уже была. На улице никого. Даже отомстить некому.
– Ничего, кто-нибудь когда-нибудь ляпнет. Проболтается. Вот увидишь. Вспомни, всегда так бывает. Что-то происходит, а со временем становится всем известно – кто, что, кого, за что.
– А-а. – Филат дёрнул рукой, показывая всем видом, что бесполезно. – Когда-а, кто-о, – произнёс он, тянув слова. – Никто не болтнёт. Не мудаки же подставляться, чтобы сидеть. Или, чего хуже, вышку получить. Не так часто узнают. И то, если менты хорошо поработают.
– Думаю, по пьяни могут. – Данила показал кулак с вытянутым мизинцем и большим пальцем, изображая бутылку.
– Далеко не все спьяну пробалтываются.
Друзья свернули на тропку, которая пролегала между густых кустов, и через пару десятков шагов подошли к домику.
Неподалёку от хатки валялись шесть отработавших свой срок разбитых аккумуляторов от большегрузных машин. Рядом – куча свинцовых решёток составлявших основу их внутренностей.
– Это что? – дёрнул подбородком Шпана.
– Кастеты делаем. Я поэтому пораньше зашёл, чтобы пока никого нет, никто не мешает, мы вылепим по кастетику.
Данила осмотрел домик. Вдоль правой и левой стен тянулись широкие скамьи, чтобы лежать или спать, упившись водкой. Возле третей стены – скамейка узкая. Небольшие окна сантиметров пятьдесят на пятьдесят – застеклены. Всё пространство хатки занимал самодельный стол. Литровая стеклянная банка полная окурков стояла на правом краю и была готова от малейшего толчка упасть. В стенах, сбитых из узких берёзовых досок, множество дыр от ножей: скорее всего, пацанва резвилась; наверняка ножи метали на спор.
Филат разжёг костёр. Почерневшая от огня продолговатая консервная банка с изогнутой крышкой и полуметровая палка, заменяющая ручку, валялись рядом. В банке застыли остатки свинца. Ямки в земле под кастеты остались от прошлых отливок.
Сергей достал из карманов брюк штук пятнадцать широких крышек от аптечных пузырьков. Неожиданно он раскашлялся и несколько минут не мог отойти от мучившего с пятого класса бронхита. Успокоившись, он примерил пальцы в двух земляных ямках, как будут располагаться, поставил внутрь по четыре крышки, вдавив в землю, чтобы не сдвинулись. Наломал и сложил возле ног кучку свинцовых решёток. По мере плавления, сидя на корточках, Филат подкладывал мелкие куски в банку, держа над огнём за палку. В зубах дымилась сигарета, на лице застыла лёгкая улыбка. Глаза, наполненные добротой, смотрели вглубь банки таким мечтательно-озорным взглядом, что казалось, они видят, как томится сердце любимой девчонки, отказавшей в дружбе.
Данила стоял в метре от костра, засунув руки в карманы брюк, и с интересом наблюдал за эмоциональным состоянием друга. Взгляд перешёл на большой палец правой кисти, которой Филат держал палку. Длинный тёмно-розовый шрам проходил между указательным и большим пальцами, едва не доходил до запястья. Большой палец, отставленный в сторону, не работал. В майской драке с Шахтинскими, Сергей подставил ладонь защитив Шпану от удара ножом в живот. Лезвие распороло Филату сухожилия до костей. Данила содрогнулся.
