– Ну, и черт с ними! Не хватает мне – правителю царства Московского – пред чернью дрожать! – Борис с презрительным высокомерием скривил рот. – Коли я с боярской верхушкой справился… ладно, не гляди на меня так – относительно справился, понимаю, однако ж, как ни как, а порядок навел – так уж с этим сбродом долго ли управиться?
– Вот этих-то и надобно бояться! – упрямо повторил дьяк. – С подлым людом не сговоришься, не подластишься. Подкупить и то не с руки, ибо их много, что мышей в подполье, – не счесть, не ухватить, даже не напугать, потому уже с колыбели пуганы.
– Значит, мало пуганы!! Всыпать им как следует, разом все забудут, да по щелям порскнут! Тоже мне… смерды неумытые!
Щелкалов кашлянул, в недоумении глядя на Годунова.
– Дивлюсь я на тебя, Борис Федорович! Сейчас в тебе говорил – боярин! А ведь слывешь искусным политиком – откуда же такое недомыслие? И смерды – люди. Не гоже их со счетов скидывать…
– Но, но! Полегше! – вспыхнул Борис, не любивший, когда ему указывали на ошибку. – Не зарывайся, дьяк…
Щелкалов усмехнулся.
– Напрасно яришься, боярин! Не забыл я, что ты родом из дворян, я же из посадских. Только, сам знаешь, я того не стыжусь.
Годунов досадливо поморщился, уже жалея, что молвил лишнее.
– Да прав ты, Андрей Яковлевич… прав! Не держи зла, прошу тебя! И без того тошно… ну, как с этими зловредными слухами бороться?!
Дьяк помолчал, успокоившись не сразу, ибо Борискино высокомерие его задело, потом тихо заговорил: – Нешто я об этом не думал? Не вертел в голове и так, и этак? Однако ж ответа не нахожу. Шуйские неспроста подлый люд себе подчинили, теперь верти ими, как душеньке угодно. Только успевай крючок закидывать – все проглотят!
– Отсюда и слухи об убийстве царевича, – кивнул Борис.
– О том и речь, а вот что с этим делать – не ведаю. Чернь невежественна и склонна к насилию, сиречь, к страстям темным, пагубным. С ними на языке разума не поговоришь, напрасно объяснять им кому это на руку. Никто из них и не задумается – в голову даже не придет – выгодна Годунову смерть царевича али нет? Зато слухам сим паскудным сразу поверят… недаром слушок уже пополз. Взбунтовать же сию чернь куда как просто, любой сумеет, тем паче князь воевода Шуйский.
– Значит, за порядком надобно зорче следить!! – повысил голос Борис, снова выходя из себя. – Чтоб вся Москва воинскими отрядами кишела!! Конных стрельцов поболе… хоть на каждом углу! Тогда ни одна мышь не проскочит!!
Мышь-то, как раз, и промеж копыт проскочит, а где одна, там и другая, не успеешь и оглянуться, как со счету собьешся, подумал Щелкалов, но возражать не стал. К чему? Коли человек не хочет слышать, то и не услышит…
Какое-то время оба молчали. Помрачнев еще больше, Борис задумался, потом вздохнул и откинул голову на бархатное изголовье кресла. Щелкалов, настороженный и, как всегда, ничего не упускающий, украдкой наблюдал за ним.
Годунов был статен и величав, красив лицом, приветлив, обходителен, сладкоречив, искусен в лицедействе, мастер интриги – с волей несокрушимой в достижении намеченной цели. К тому же умен и, как полагали многие, коварен. Но у Щелкалова было свое мнение о Годунове. Он часто задавался вопросом, так ли уж умен Борис? Умен-то он, конечно, умен… и талантами Бог его наделил с лихвой, такоже и хитроумием велеем, недаром же достиг столь многого – достигнет и большего. Но сумеет ли удержать? Для этого мало ума – мудрость надобна, да еще сторонники, коих почти не осталось. Увы, сколь многих оттолкнул он от себя… а все гордыня, коей одержим не в меру. Это ли не безумие?
