Я лежал на плавательном кругу в виде надкусанного розового пончика и медленно плыл в темноте, отбивая пальцами по цветущей воде в бассейне мотив песни группы «Ashes Divide». Моросящий дождик приятно охлаждал кожу. Его барабанная дробь складывалась в мелодичный ритм, в голове сами собой стали возникать слова, складываться в рифмованные строки и готовы были зажить собственной жизнью. Музыка – материя, общающаяся напрямую с душой человека на своем универсальном языке. Поразительное, почти осязаемое чувство.
Месяц назад, вернувшись после вечеринки в честь успешного окончания учебы и получения степени магистра по специализации «Искусство и технология звукозаписи», я обнаружил мать в бессознательном состоянии в ее маленькой комнатке с постоянно задернутыми шторами, за окнами которых все это время пролетала ее жизнь.
Я тихо позвал ее, решив, что она спит. Последние два года она практически постоянно спала. Проснувшись, она лежала на серых простынях, застиранных настолько, что первоначальный цвет давно вылинял и невидящими глазами смотрела на потолочный вентилятор.
В детстве, когда я уже начал немного соображать и стал замечать ее перемены настроения, часто спрашивал у отца: «Пап, что с мамой?», когда мать набирала ванну и закрывалась там на полдня. У отца тогда была своя автомастерская через дорогу, и я приходил к нему, будучи уверенный в том, что это я – причина маминого странного поведения. Он сажал меня на колени и утешал, пока я вдыхал исходивший от него успокаивающий аромат машинного масла и лосьона после бритья.
– Маме нужно время, – вот так ситуацию объяснял папа.
Через полгода отец ушел к другой женщине, а еще через три месяца у меня родился брат.
Бракоразводный процесс шел долго и мучительно. Отец сначала по-хорошему пытался уговорить мать, чтобы я жил с ним и его новой семьей. Однако, тут мать словно очнулась ото сна и воспряла духом. Снова стала готовить мне завтраки, обнимать, целовать – в общем все то, что делают нормальные матери. Начала красиво одеваться, краситься и изменила стрижку. Ее кожа приобрела здоровый румянец. Я радовался, думал все закончилось, но мое счастье продлилось недолго.
Как только суд установил, что право на опекунство принадлежит ей, через пару месяцев от жизнерадостной двадцатипятилетней девушки не осталось и следа: ее место вновь заняла уставшая женщина, с тусклыми глазами, нездоровой бледностью кожи и апатией ко всему окружающему.
На протяжении многих лет она заботилась обо мне, как заботится о своем питомце маленький ребенок: сегодня слишком много внимания, а завтра – полное безразличие, пока я не вырос достаточно – а повзрослеть мне пришлось с невероятной скоростью, – чтобы быть способным позаботиться о себе самостоятельно. Такое поведение сначала было пугающим, после – невыносимым.
В семнадцать лет меня разрывало от досады из-за дилеммы как поступить: как надо или как хочется. Именно из-за страха, что с ней что-нибудь случится в мое отсутствие, несмотря на то, что меня приняли в несколько более престижных учебных заведений, я поступил в Университет Среднего Теннеси в родном «Городе музыки» – Нэшвилле, на факультет звукорежиссеры. Но я ни капли об этом не жалею.
Всю мою жизнь у меня было чувство, будто я с самого рождения был на непрекращающейся войне. Я сражался в различных битвах каждый день, словно в ночном кошмаре. И знал, что иногда страшные сны остаются с тобой, даже если ты уже проснулся.
