Медленно лаская ее нежную плоть, я упивался ее глубоким и неровным дыханием. Видимо, я ей все-таки понравился, раз она позволила мне такое. Проложив дорожку из невесомых поцелуев вниз по шее, я поцеловал ее плечо и проник рукой в кружевной бюстгальтер, задев армейский жетон на цепочке, горячий от тепла ее тела. Я легонько сжал ее грудь, а затем большим пальцем принялся ласкать сосок. Она сладко застонала и изогнулась, приподняв бедра, чтобы потереться сильнее о мои пальцы, и я усилил движения.
– Надень наушники, – шепнул я, легонько покусывая ее нежную фарфоровую кожу.
Пока она снимала с шеи мои беспроводные наушники и надевала себе на голову, я продолжал выписывать пальцами круги, размазывая щедрую влагу и вернулся к точке, которая заставляла ее вздрагивать и выгибаться, тереться об мой пах своей упругой задницей, в такт движениям моих пальцев.
Мне стало слишком тесно в джинсах. Черт, не думал, что это меня так заведет.
Ада начала стонать все громче, и мне пришлось накрыть ее рот ладонью. Как бы я терпеть не мог Аду, я вовсе не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, чем занимается их дорогая девочка на рабочем месте. Это не входило в мои далеко идущие планы.
Ада взяла меня за запястье и убрала мою ладонь с лица, однако уже в следующее мгновенье мой большой палец оказался в ее горячем и влажном рту. Она начала сосать его, дразня подушечку языком. Черт! Я не смог сдержать стон, мне ужасно хотелось взять ее прямо сейчас, нагнув над письменным столом, но я не мог. Я не хотел, чтобы все закончилось так и не начавшись.
Она начала дрожать, и я, продолжая легонько посасывать ее шею, держал ее в крепких объятиях, когда ее охватили волны наслаждения. Какое-то время она все еще полулежала на мне, пытаясь выровнять дыхание и успокоить сердцебиение, потом поправила белье, сорвала наушники, слезла с моих колен и, одергивая юбку, сказала:
– Убирайся. – Гнев на ее щеках был похож на румянец.
Почему-то у меня возникло такое чувство, будто меня поимели. Я нацепил наушники на голову, схватил пару леденцов из чаши на столе, неспешно поднялся, даже не пытаясь скрыть победную улыбку. Проще просить прощения, чем разрешения, так ведь? Я размышлял, как маньяк. Бог ты мой, до чего я докатился.
– Обращайся, – не оборачиваясь бросил я, забрасывая апельсиновый леденец в рот и ушел, оставив дверь нараспашку.
Теперь я был более чем уверен, что все шло по плану. Моему плану.
Я так и стояла с открытым ртом, не в силах отвести взгляда от уже опустевшего дверного проема. В горле появилось забытое щекочущее ощущение, и я расхохоталась, с трудом переводя дух. Поверить не могла, что он сказал мне такое. Ненавижу его. Что он о себе возомнил? Почему я позволила ему сделать это? Да кто я такая после этого? Он хоть руки помыл перед тем как… Так, Ада, хватит. Стоп. Не думай об этом.
Достав из сумки сигареты, я вышла на балкон. Легкий бриз, дувший с реки, потихоньку остужал мою разгоряченную кожу, и через несколько минут я немного успокоилась. Я стояла там, потирая ледяной ладонью шею в том месте, где всего несколько минут назад ощущала его горячее дыхание и влажные поцелуи, от которых волоски на руках вставали дыбом. Стоя там, на балконе, докуривая сигарету и бросая бычок в зеленую пустоту, я сказала себе: «Сама виновата».
Вернувшись вечером домой, я насыпала корм Берлину и налила ему свежей воды, после чего поднялась наверх, чтобы принять душ. Я обожаю горячий душ, даже сейчас в самый разгар лета, хотя сегодня был довольно свежий – менее 25 градусов по Цельсию – и ветреный июльский день. Я установила термостат душа на сорок градусов, мой болевой порог, и приготовилась к покалыванию, которое всегда появлялось, как только горячая вода струясь, касалась кожи.
