– Смотрю, Яким, ты и в «товарищи» меня уже записал… – по пути заметил Аникин. – А то поначалу все «гражданином начальником» величал…
Якимов покряхтел и откашлялся.
– Оно-то привычнее… поперву, товарищ командир… – с признательной интонацией в голосе ответил он. – Для меня-то восемь лет, кто в форме, непременно гражданин начальник был. А теперь вроде как и сам…
Он приостановился и пожал плечами, добавив:
– Родину вот… защищаю…
Сплюнув, Яким ощерился, показав ряд металлических зубов, таких же по виду свинцовых, как и его маленькие, глубоко утопленные в глазницы зрачки.
– Я скажу одно, командир… У меня каждое слово на весу, и базар фильтровать я умею. Так что если говорю «товарищ», значит, так оно и есть. После дела сегодняшнего можно… Потому как за спины наши штрафные ты не прятался и огнем прикрывал…
– Тут чести никакой нет, – отозвался Аникин. – Это в бою – первый закон: прикрой товарища… Ладно… – проговорил он, доставая из кармана гимнастерки припасенный окурок. – Наши никак не догоняются…
– Быстро чешут, товарищ командир. Шустрые… – весело ответил Яким, с готовностью доставая огонь для аникинской самокрутки.
Казалось, они уже должны были догнать свою группу. Но вдруг шедшие впереди будто исчезли. Растворились в зарослях. Аникин вместе с Якимом остановились, вслушиваясь в доносившиеся из чащи звуки. Никакого движения впереди.
– Куда ж они подевались? – прошептал Яким.
– Непохоже это на наших… – перемещая пулемет и беря его на изготовку, так же тихо ответил Аникин.
– Фашисты? – произнес Якимов, выставляя вперед ствол трофейного немецкого автомата.
Они притаились за стволами деревьев, ожидая, когда враг не выдержит и обнаружит себя. Впереди отчетливо треснула ветка.
– Ага… – уверенно произнес Андрей. Передернув затвор, он отчетливо и громко сказал:
– Фашисты!.. Хенде хох… Шнель…
Несколько секунд в ответ ему только шумели листья на верхушках деревьев. Потом за одним из них снова хрустнула ветка. Яким, не выдержав, полоснул в него очередью. Две пули угодили в ствол, наискось вспоров темно-серую кору.
– Панове… блажам… не забие… панове… – вдруг жалобно заголосило женским тоненьким голосом это самое дерево.
– Что за черт!? – пробормотал Андрей. – Не стреляй, Яким. А ну, выходи, кто там прячется?…
Прошло несколько секунд, и вот от ствола отделилась фигура. Юбка, мужской пиджак, на голове платок. Та самая женщина, с хутора.
– А ну, стой! Не двигайся… Руки… Руки покажь! Вверх подымай… – говорил Яким, подтверждая свои слова указательным движением ствола автомата. Голос его звучал безжалостно сухо. Женщина от этого еще больше перепугалась. Ее поднятые руки задрожали. Побелевшие, разбитые, с запекшейся кровью губы пролепетали еще жалостнее:
– Ни вбивайте… Благаю…[3] Ни треба…
Аникин, держа пулемет наготове, медленно подошел к ней. Он внимательно оглядывался по сторонам. Где-то рядом могли затаиться фашисты. Похоже, они устроили погоню. А эта – наверное, проводница у них.
– Что ты тут делаешь? – стараясь не повышать голоса, спросил Аникин.
Она молчала, озираясь то на него, то на Якима расширенными, наполненными ужасом и страхом глазами. Ее аккуратный курносый носик дышал часто-часто.
– Что молчишь? Воды в рот набрала? – наседал Яким. – Отвечай, когда тебя спрашивают…
– Не треба стреляти… – снова пробормотала она. Две крупные прозрачные слезы выкатились из ее глаз. Слезы текли по ее покрытым пылью и копотью щекам, прокладывая чистые линии-дорожки.
