Башкан как сидел у края нар, вполоборота к проходу, так и не пошевелился до самого последнего момента – как будто парализовало его. Тупо моргал, соображая с натугой, чего от него хотят и возможно ли такое. Наконец в мозгу что-то сработало, пробило. Лишь на мгновение покосился он на своих дружков, ища поддержки, и тут же, наливаясь звериной злобой, зарычал:
– Ах ты, вояка рогатая! Иди, иди! Щас я тя уделаю! Чище лошади будешь!.. – Выгнувшись, Башкан с хищной ловкостью подхватил спрятанный в складках расстеленной шинели финский нож.
Кажется, и не размахнулся Павел, лишь слегка отвел назад напружиненную руку и резко, коротко двинул ею снизу вверх, перенося упор тела на правую ногу – хряск! Страшный дробящий удар в подбородок опрокинул уголовника навзничь, отбросил к стене. И выдохнуть не успел, будто кусок в горле застрял. Но в следующее мгновение…
Никогда бы не подумал Павел, что может старый и тщедушный вор Маня Клоп так молниеносно отреагировать на его выпад. Видно, крепко укоренилась в нем воровская привычка никогда не расслабляться, быть всегда настороже. Как, когда очутился он на ногах – не мог потом припомнить Павел. Скорее почувствовал, чем увидел он занесенный над головой длинный и массивный, как тесак, остро отточенный кухонный нож, которым повара мясо разделывают. Плохо бы пришлось ему в эту секунду, если бы не Махтуров. Перехватив руку Клопа в кисти, Николай с такой яростью крутанул ее за спину, что у того хрустнуло в плечевом суставе.
Переломился пополам, позеленел от боли старый уголовник, но крик сдержал. Несчетно раз за свою собачью жизнь был жестоко избиваем – притерпелся. Прижав обвисшую руку к животу, тяжело дышал, ярился глазами. Интуицией загнанной души он уже понял смертельную опасность перемены, внезапно совершившейся в сознании враждебно настроенных людей. Точно знал: еще одно неверное движение, резкое слово – и они набросятся все разом, сомнут, растерзают в слепом мстительном порыве.
Почувствовали это и остальные уголовники.
Не выпуская из виду Колычева и Махтурова, потихоньку попятились в глубь нар Гайер и трезво расчетливый Тихарь. Вскинул вверх руки и сжался в комок, словно защищаясь от удара, рыхлый Яффа. Только Карзубый с каменным, бесстрастным лицом продолжал сидеть, как сидел, не двинувшись, как будто происходящее не имело к нему ни малейшего отношения. Вроде застыл.
– Возьми, Клоп, свою игрушку да научись ею лучше по назначению пользоваться. Безопасней для тебя будет, – как камни на землю, упали в тишину чеканные весомые слова Махтурова.
Взяв брезгливо тесак за кончик лезвия, он неожиданно швырнул его в лицо уголовнику. Швырнул с такой силой, что тот не успел увернуться. Удар ручки пришелся под правый глаз. Башкан и Яффа при этом пришибленно поджались.
Выдержав паузу, трусливо пережитую «хеврой», Николай предупредил с прежней, не притупившейся ненавистью:
– Если кто впредь пикнет или попытается сотворить подлость – смотрите, гады, пощады не будет. Или учитесь жить по-человечески, или… – Он старался говорить спокойно, значительно, но возбуждение брало верх, голос осекался, опускался до свистящего угрожающего шепота. – На первый раз прощается, но если повторится… Удавлю!
Сказал, как к стене припечатал, и сам словно от неимоверной тяжести освободился. Вздохнул свободно, широко.
– Пошли, Паш, выйдем, перекурим на воле. От этих гнид дышать здесь нечем.
