– Это последний экземпляр, и я его хочу вам подарить…
Книжка была как нельзя кстати. В музее закрыли лавку с сувенирами, и приобрести буклет просто не предоставлялось возможности…
Очередным культурным событием стал для меня музей-квартира Алексея Толстого. Мне разрешили фотографировать, и я без стеснения проходил от одного экспоната к другому, получая неплохие изображения. Но в кабинете писателя меня поразили гипсовые маски. Одна очень узнаваемая, посмертная маска Пушкина, а вторая безобразная, корчащегося и опухшего человека. Это была прижизненная маска Петра Первого. Меня заинтересовало месторасположение экспонатов, но хранительница музея пояснений не дала, а пригласила научного сотрудника.
Дама представилась, и начала мне рассказывать об удивительном писателе, историке, неоднозначном с точки зрения жития-бытия человеке. Мы ходили из одной комнаты в другую, останавливались у живописных полотен, она поведала технику нанесения гипса на живого императора, и стало понятно, почему у него такое опухшее и нерадостное лицо. И, наконец, она подвела меня к картине очень необычной. Оказалось, что Алексей Толстой её приобрёл абсолютно случайно у одного крестьянина из Псковской губернии. Полотно оказалось из усадьбы Александра Сергеевича Пушкина. Картина принадлежит кисти голландского живописца Босхо или его подражателям. Оно неповторимо и красочно-инопланетно. И, о чудо, на нём изображено то, что описано в великом произведении «Евгений Онегин». Сон Татьяны Лариной, помните?…
…Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит…
Под впечатлением от увиденного и услышанного, я побрёл по заснеженным улицам замерзающей Москвы в сторону Арбата. Три истории, три чудесных встречи за один день…
Послевоенный…
Сегодня мы гордимся нашими ветеранами, победителями в самой кровавой мясорубке двадцатого века, спасшими человечество от фашизма и нацизма. Героизм и патриотизм стали ассоциациями той далёкой Великой Отечественной войны. Много утекло воды, стёрто из памяти правды о трагедиях в человеческих судьбах, о героях не по легендам и пропаганде, о настоящих, кто горел в танке, подрывался на минах, бросался на дзоты и выживал с тяжелейшими травмами, оставаясь калекой, без ног и без рук, кто вынужден был закрывать лицо вуалью, только потому, что от лица ничего не осталось, оно сгорело…
Вот таких полулюдей-героев, изувеченных в боях и в полевых госпиталях, но выживших на улицах, вокзалах, площадях и рынках после войны было много. Они не могли работать, ползали, просили милостыню или еду, чтобы выжить, чтобы просто выжить…
Люди придумывали им самые непонятные прозвища. «Самоварами» называли инвалидов, оставшихся без ног и рук, «обрубками» тех, кто потерял на войне руки. А ещё были «костыли», «мочалки»…
