– Нравится? – с убийственной непосредственностью поинтересовался Павел. – Это я для вас повесил.
Марья Ивановна молча вернулась в свою комнату и стала собирать чемодан. К ней заглянула дочь.
– Ты что делаешь, мамуля?
– Погостила, пора и честь знать, – процедила сквозь зубы Марья Ивановна.
– Да что случилось? Ты на что-то обиделась?
– У мужа своего спроси.
– Павел! – закричала Надя.
Если принять за аксиому утверждение, что настоящее произведение искусства никого не оставляет равнодушным, то плакат с монстром, которого тёща в пылу «обмена любезностями» назвала «портретом зятя», вполне мог претендовать на почётное звание шедевра. Когда копья претензий были изломаны в мелкие щепки, «самый вражеский зять» и «столь же нежно любимая тёща» вняли призывам Нади спокойно поговорить.
– Я же как лучше хотел, – стал объяснять Павел. – Вы сами жалуетесь, что забываете ключи. Помните, в позапрошлом году, когда мы у вас гостили, мне пришлось даже взламывать вашу дверь. Вот я и сделал вам памятку, чтобы вы не забыли ключи, когда будете выходить.
Марья Ивановна сердито сказала:
– Для чего ты это сделал, я и сама поняла – не дурней тебя! Но зачем хамить?
– А где тут хамство?
– Разве эта кикимора не хамство? Сделал он памятку, позаботился! Знаешь ведь, что я боюсь этих фильмов с чудищами, вот и повесил… авось, тёщу удар хватит. Я твои намёки за версту вижу.
– Я ни на что не намекаю! Не разбираетесь в психологии, так и не кидайтесь на людей!
– Ты большой псих, как я погляжу!
– А вы…
– Замолчите! – взвизгнула Надя и, сорвав с двери плакат, разорвала его в клочья.
– Вам любой психолог подтвердит, что лучше всего запоминается то, что вызывает сильные эмоции, – заявил тёще Павел. – Вот я и хотел, чтоб вы не забыли.
– Спасибо! Теперь не забуду! – пообещала Марья Ивановна, сверля «заботливого» зятя ненавидящим взглядом.
– Всё, успокойтесь! Это было недоразумение, – торопливо произнесла Надя. – Вы просто не поняли друг друга.
«И никогда не поймём», – без труда прочитал бы даже самый бездарный психолог на лицах тёщи и зятя.
* * *
С каждым днём зять нервировал тёщу всё больше. Нервировал тем, что часами лежал на диване у телевизора и ничего не делал по дому. («Сколько же можно слонов гонять, лодырь ты, лодырь!») Нервировал тем, что был сух и неласков с дочерью. («Хоть бы доброе слово девчонке сказал – ходит, как мурло!») Нервировал и тем, что был подчёркнуто вежлив с ней. («Слова-то любезные говорит, а сам глядит так, будто сейчас каменюку из-за пазухи вытащит». ) Нервировал также внезапными исчезновениями. («До чего же хитрющие эти мужики! Ловко устроился. Поди узнай, где он шляется? И что за работа такая, прости господи, внештатный корреспондент!»)
«Мурло», вне всяких сомнений, платило тёще той же монетой. Чем именно она не угодила зятю, Марья Ивановна, конечно, знать не могла. Но в том, что нервирует его она крепко, сомнений не было ни малейших. Дней десять она крепилась, а потом взяла билет домой.
– Завтра, дети, я уезжаю, – сообщила она за воскресным завтраком.
Молодые уставились на неё: дочь с искренним, а зять с притворным огорчением.
– Куда ты торопишься? Мы так редко видимся, – с грустью вымолвила Надя.
– Действительно. Погостили бы ещё. – Зять фальшивил, как бездарный оперный певец, отхвативший по блату коронную партию.
– Зачем же вам надоедать! И к тому же у меня дома дел полно. – Марья Ивановна говорила нарочито бодрым тоном, стараясь не смотреть на дочь – ведь обманывать голосом легче, нежели взглядом.
