Если чего и не мог стерпеть Суворов, то только высокомерного отношения к себе со стороны новоявленных фаворитов императора. Он мгновенно сориентировался в обстановке, прикрыл глаза еще больше и, вытянув руки вперед, подошел к молодому человеку. Не успел Чарторыйский вымолвить и слова, как Александр Васильевич схватил его за руку и принялся ощупывать лицо и дергать за тонкие усики, приговаривая:
− Это кто же здесь кудахтает, курочка золотая рябушка, перебивая государя? Кто же тебя в военный мундир нарядил, голубушка, да медалями осыпал, за какие такие заслуги, а? Может, снесешь яичко, коли ни на что другое не способна?
Юнец терпел процедуру с замечательным стоицизмом, но, в конце концов, вынужден был отшатнуться и отступить на пару шагов.
− Князь, прошу вас, поговорите со мною, − попросил император, продолжая хладнокровно улыбаться. – Я даю вам слово, что больше никто не будет прерывать нашу с вами беседу.
Суворов открыл глаза и мгновенно перестал паясничать.
− Что же, это совсем другое дело, ваше императорское величество. А теперь послушайте, как обстоит дело с англичанами и французами, а также другими удивительными народностями, встреченных нами на пути в Индию.
Глава 2. О том, что случилось после бала
Когда мы вышли от императора, Суворов начал резвиться пуще прежнего. Во все времена это означало у него плохое настроение, которое он стремился таким образом выплеснуть на окружающих, только не на всех, а только тех, кто был причастен к источнику его раздражения. То есть, он начал подшучивать и чудить над придворными и дворцовыми слугами.
Так, встретив обер-шталмейстера, он принялся истово кланяться ему, как когда-то истопнику Павла Первого, затем схватил за плечи и расцеловал в обе щеки.
– Что вы, ваше сиятельство, ваша светлость… – бормотал испуганный и смущенный служитель. – Я же так, мимо проходил.
– Помилуй Бог, субординацию и экзерцицию надо соблюдать! – кричал Александр Васильевич, продолжая тискать ни в чем не повинного сотрудника царской резиденции.
Наконец, он отпустил его, но продолжая идти к выходу, чуть ли не бросался в ноги каждому встречному чину, пусть и самому низкому.
– Субординация – мать порядка, не сметь нарушать! – кричал он на весь дворец своим громким басом.
Наверняка императору уже поспешили донести о его проделках, а это самодержцу вряд ли понравилось. Все-таки главной причиной скверного настроения Суворова, по большей части, как раз и был император.
Поначалу, когда мы продолжили беседу в зале приемов, он внимательно слушал полководца, даже поручая вести небольшие заметки секретарю, сидевшему за пузатым столиком неподалеку. Я уже успел порадоваться за Суворова, посчитав произошедшее с молодым фаворитом простым недоразумением. Наконец-то Александр Васильевич сможет наладить отношения с высшим руководством, умиротворенно думал я, видя, как царь, подобно покладистому ученику, слушает выступление генералиссимуса. Нашему великому старику не всегда везло с Екатериной, потом было тяжко с Павлом, может, хоть со своим тезкой Александром создастся рабочая обстановка? В конце концов, когда Суворов уже рисковал жизнью в сражениях за Родину, нынешний царь еще пешком под стол бегал, должен же он теперь относиться с почтением к заслуженному воину?
Но когда Суворов закончил, великий самодержец помолчал и спросил:
– Князь, вестимо ли вам о политике миролюбия и благочинности, провозглашенной нами не так давно?
