Выбежав на крыльцо, гусар Захар Петрович Коровяков следил из под руки: кого бог дает? Коровяков был в халате, из-под которого выглядывали чикчеры[16], а в руке его дымилась трубка с длинным чубуком, И он расправлял кончиком чубука свои длинные черные усы. Когда из экипажа вышел Еремей, Захар Петрович не мог скрыть насмешливого недоумения:
– Еремешка? Ты? Опять насчет порубок? Эким ты франтом разоделся! Что с тобой?
Еремей сделал вид, что не заметил насмешки. Поправил нашейный бант и парик, солидно ответствовал:
– Вовсе я не насчет порубок, просто по-соседски. Поговорить, трубочку выкурить, может, в картишки перекинуться?
– Ты как в лужу глядел! – отвечал Захар Петрович. – Проходи, проходи! А! Так ты еще и корзину с бургундским прихватил? Чудно, брат, право слово, чудно! Тащи-ка, Нефедыч, эту корзину в дом! Вот это я уважаю. Это по-соседски! А то споры из каждой поломанной палки! Ягодку с куста сорвешь, кричат – уворовал! Зайчишка в петлю попадет, кричат – наш зайчишка! Нешто зайцы меченые? Они скачут где хотят! Эх, и погуляем!
Попав в дом гусара, и Нефедыч, и Еремей закашлялись. Табачный дым плавал под потолком парадной залы наподобие грозовой тучи. На большом обеденном столе в полнейшем беспорядке были расставлены тарелки со снедью. Скатерть была вся в бурых винных пятнах. Рыбные головы и индюшиные кости валялись и на столе и под столом. В центре стола лежал великовозрастный копченый поросенок с пучком голубых цветков в зубах. Приподнявшись на задних лапах, борзые собаки, рыча, вгрызались в живот поросенка. А седоусый господин от этого же поросенка зубами, по-собачьи, рвал заднюю часть, и тоже урчал.
За ломберными столиками сидели люди с картами в руках, всё здоровяки с военной выправкой, и пели самозабвенно и зычно:
Бес проклятый всё затеял,
Мысль картежну в сердце всеял,
Руки к картам простирайте,
С громким плеском восклицайте,
Дабы слышал всяк окрест:
– Рест!
Слово «Рест» эти господа кричали громовым хором, так, что стекла в окнах дрожали. И на сердце у Еремея сделалось тревожно, и даже бородатый великан Нефедыч побледнел и пошел на двор, к лошадям.
– Играть будем на деньги или на живот? – вопросил Коровяков, оторвавшись от горлышка бутылки с бургундским.
– А как это, на живот? – поинтересовался Еремей, снимая с головы парик и отирая им пот с лица.
– Проще простого, мы тут удумали правила. Выиграешь, со всех нас получаешь по сотне. Это несколько тысяч будет. Состояние. Проиграешь, из трех пистолетов выбираешь один. Причем, из трех только один заряжен. Потом компанией идем в ближайший лес, и ты там себе стреляешь в живот. Если пистолет холостой – дальше живешь, если нет, – извини, игра такая. Да ты не хмурься! Мы уже раза три играли. Я дважды проигрывал, брал пистолет, выпивал пару бутылок доброго вина. Шли в лес, стрелял. И оба раза мне попались пистолеты с холостыми зарядами. Достался бы – заряженный пулей, я бы теперь с тобой не говорил. Что наша жизнь вообще? Случай! Ты, Еремей, мог бы не родиться. Родился – выиграл, а мог и проиграть. Так ведь?
– Так-то оно так, но у меня есть деньги, почему на деньги не играть?
– Ну, смотри, на деньги так на деньги. Я же тебе как лучше предлагал, как дешевле. Ни за что ни про что, и – богат! Это у меня деньги не держатся все равно, а ты – мужик прижимистый.
– Я бы просил вашу милость не называть меня мужиком, я не мужик и у меня есть имя и отчество! – сказал Еремей краснея.
