свежайший ветер во всю грудь вдохнуть,
водораздел веков, тысячелетий
преодолеть – и снова в дальний путь.
УХОДИТ ВЕК
Тамаре Шульге
А что года?
Пока ещё мы живы.
И что века?
Пока ещё поём.
Пророчества утрат,
Как прежде, лживы;
Наш век при нас,
И мы ещё при нём.
Ещё метели выбелят нам души,
Ещё дожди омоют на пути.
Шаги в пространстве
Глуше,
глуше,
глуше…
Уходит век.
Простись с ним
И прости.
2000
В МЕТЕЛЬ
Родная речь!
Глаголю с колыбели:
вначале: «А»!,
потом: «Агу!»,
затем: «Могу!»
Как в ледостав Амур плотнит шугу,
вот так и я словарь свой берегу,
чтоб замолчать и слушать вой метели —
сплошное: «У-у-у!»
Кому?
Чему?
И в ставню пóстук:
«Отвори! Дай кров».
Что ж, так и быть, открою гостю двери,
подброшу в печку дров.
Чем доброту измерить:
числом поленьев,
чередою слов?
Пусть посидит и помолчит со мной,
не одному мне холодно зимой.
В конце концов, есть жесты доброты незрячей:
возьму стакан, налью воды горячей,
пакетик чаю «Липтон» опущу
и сухари придвину на тарелке —
пусть долго пьёт;
усы я отращу
и бороду;
я рад подобной сделке.
Века пройдут или минуты?
Что с того!
От гостя мне не надо ничего;
мы вместе с ним забудем в эту ночь
весь алфавит,
все словари науки,
горячий чай пусть согревает руки,
метель неясные рождает звуки —
она одна сумеет нам помочь.
ИСПОВЕДЬ «СОВЫ»
Опять не спать,
опять писать стихи…
А ночи и безлунны, и глухи,
лишь тусклится звезда с немой отвагой.
Надену тёплый, до полу, халат,
и в час, когда другие люди спят,
задумаюсь над белою бумагой.
Послышится легчайший звук шагов,
похожий на шептанье тайных слов,
и будет глас,
и грянет откровенье.
Ещё не знаю, для кого, о чём,
но Муза продиктует горячо
созревшее своё стихотворенье.
До строчки всё последней запишу,
перебелю и лампу погашу,
попробую заснуть затем быстрее,
но сон упрямо ходит стороной;
лежу, молчу – усталый и больной.
Нет забытья!
Наверное, старею…
Никто нигде стихов сейчас не ждёт.
На что надеюсь – полный идиот!
А впрочем, ни на что не уповаю.
Корабль готов,
холстина парусов
на реях дожидается ветров.
Повеяло.
Прощайте!
Уплываю…
КОГДА…
Когда в душе нет музыки страданья,
Писать стихи – напрасные старанья.
Когда на сердце тишь и благодать,
Заветного творенья не создать.
Когда всё тело, как сплошной ожог,
До вещего прозрения шажок.
Когда любовь махнёт тебе: «Прости!»,
Тогда лишь сможешь крылья обрести.
Когда покинешь этот бренный свет,
Тогда поверят, что ушёл Поэт.
КОКТЕБЕЛЬ
Двусловия
Залив бирюзовый.
Ветер понизовый.
Мачты. Паруса.
Шкипер загорелый.
Юнга неумелый.
Чаек голоса.
Чешуи монета.
Зарево рассвета.
Тающая тень.
Волны. Афродита.
Посейдона свита.
Народился день.
Запах ламинарий.
Есть киносценарий.
Некому снимать.
Цифровое фото.
Блёкнет позолота.
Надо улетать.
НИКОЛАЙ УГОДНИК
Жизнь прошла по будням и по датам
скудных плюсов и сплошных потерь;
шёл в партком на исповедь когда-то,
в церкви свечки ставлю я теперь.
Николай Угодник смотрит строго,
собираясь охранять мой путь;
секретарь синклита он у Бога,
служит мне, а не кому-нибудь.
Упаду – он тотчас же поднимет,
заблужусь – наставит вновь на путь,
и перстами лёгкими своими
указует бренной жизни суть.
То ли штурман, то ли всепровидец…
Не пойму, чем так ему я люб;
всех моих несчастий очевидец,
сжавший Слово меж суровых губ.
Николай Угодник не напрасно
поглядел с надеждой в душу мне.
Отгорела свечка – и погасла,
но душа согрелась в том огне.
ТЕНЬ
Чья там тень прошелестела,
Выдох чей сорвал листок,
В ком душа тревожит тело,
Кто взмутил глотком исток?
Стой, неведомый прохожий!
