– Вот! А вы говорили, что я ни на что не гожусь, – польщённый Лёка просиял.
Лёка, учитывая критику друзей, не переставая шлифовал свой поэтический талант. Ребята не без ехидства, пользуясь лексиконом Гортензии Георгиевны, признавали, что каждое новое стихотворение было «шедевральнее» предыдущего.
– Слышь, Лёка, раз у тебя пошло, ты пиши. Но, скажу тебе прямо, если ты собираешься писать, как все, про небо, облака, вот это вот: лесок – колосок, радуга – дуга, то продолжай в том же духе. Но если ты хочешь, чтобы на твои стихи слагались песни для рока, послушай меня. Выбери серьёзную тему.
– Ну, например?
– Слушай, а напиши что-нибудь эдакое, апокалиптическое! – Рискуя споткнуться на трудно выговариваемом словечке, Роман решил блеснуть перед ребятами эрудицией.
– ??? – Друзья переглянулись. – О чём?
– О крахе всего человеческого мира. Лютики и рябинки, трали-вали – это никому не интересно, так каждый дурак может. Ты смог бы постараться и написать что-то подходящее для рока? Ты пойми, людям нужна правда. Вот тогда все стадионы будут рыдать.
Однажды Лёка подошёл к друзьям и со скрытым трепетом протянул Роме листок с новым стихотворением. Ему хотелось бы самому прочитать его вслух, с авторскими ударениями, с выражением, со смыслом, который он вкладывал, передать ритмику стиха. Но он представил, как будут смотреть на него, малорослого поэта, мальчишки, покатываясь со смеху, и решил не портить обедню.
Рома пробежал глазами лесенку строк и, как истинный поэт, взявшись рукой за борт пиджака, встав в стойку, с пафосом Маяковского начал читать вслух:
«23:00. – Всем назначено: ночь»
Двадцать три ноль—ноль,
всем назначено: «Ночь» —
Веселиться, шуметь запрещается.
Вся огромная наша страна
В черный ящик пустой превращается…
Потом с утра по радио
Долдонят каждый раз,
Что трудовые будни,
Как праздники для нас!
Должно быть, убедительно
Для всех народных масс…
И, отышачив с радостью,
(Хоть вроде не кретин),
В отличном настроении —
За жрачкой – в магазин…
А там, в такой привычной очереди,
Когда уж впору просто с ног валиться,
И ничего уже вообще не хочется,
Нет, вру,
Хотелось бы за все отматериться.
От Съезда к Съезду мы растем и крепнем,
Нас убеждают – лучше нам живётся,
Но… после Съезда мясо убирается,
А перед Съездом снова достаётся.
Реклама предлагает нам товары
Для нашего прожиточного мизера.
О них услышать можем мы по радио
И даже посмотреть по телевизору.
Зато у нас огромные успехи,
Мы трудовые празднуем победы,
И все возможные перекрываем нормы,
И с гордостью везде орём об этом.
В восторге все должны быть от какой-то
Доярки, типа Клавы Ивановой,
Но непонятно, как ей удаётся
Три нормы выжать из одной коровы.
А впрочем, как тобой не восхищаться,
Воспетый в наших песнях милый «край»,
Но почему же все в Америку стремятся
И негры не бегут в «советский рай»?!
3– Да, не слабо… Всю изнанку нашей жизни точно передал, – похвалил Рома. – Слушай, а ты случайно не содрал это у каких-нибудь диссидентов?
– Да ты чё?
– Смотри, а то вместе с ними «загремишь под фанфары», – назидательно, сдвинув брови, поддержал Фила Алекс.
Впервые Лёка не только не обиделся на друзей, но, наоборот, очень обрадовался такому замечанию, в котором узрел и скрытый комплимент, и одобрение. Это уже было своего рода признанием его таланта. Самые главные слова были сказаны. Его друзья, такие беспощадные критиканы, скопом ругая всех подряд, незаметно для себя поставили его в ряд с настоящими поэтами!
