Притом, что Роме совсем не хотелось огорчать и разочаровывать свою добрую, милую маму, которая, видя в нём многообещающие способности, надеялась, что он вырастет и сможет воплотить её мечты в реальность, взаимные обиды только росли. Мама плакала, просила одуматься. Из-за этого постоянного её недовольства, частых упрёков, претензий непременно сделать из него человека, достойного разделить с нею любовь к возвышенному, Рома всё время чувствовал себя каким-то виноватым перед ней. Но то, как она светилась тихой радостью, сидя рядом с пианино и глядя на его руки, когда он занимался, было для него самым большим, немым укором.
Школьные учителя тоже заметили в нём перемену. Если раньше на уроках он всё-таки проявлял признаки присутствия, то теперь отсутствовал совершенно. Узнав о его одержимости ужасной, «просто демонической музыкой», математичка с ревностным сожалением заметила:
– Подумать только, часами тупо, бездумно выбиваешь дробь на туземных барабанах и глух к той истинной музыке и гармонии, что содержится в математике. Обидно, такая светлая голова и так бездарно пропадает. Ты же обкрадываешь себя! Математика открывает целый мир совершенства, а ты даже не догадываешься, что он существует. Математика как океан: ни переплыть, ни достичь дна. А ведь ты, если бы захотел и не пропускал всё мимо ушей, мог бы быть не просто математиком, а учёным, мог бы постичь невероятную красоту и гармонию математического построения.
Это была не шутка и не грубая лесть симпатизирующей ему училки, а чистая правда. Действительно, математика легко давалась Роме, но он был абсолютно равнодушен к ней и поэтому не считал нужным её изучать. Для этого математику необходимо было бы полюбить. «Вот ещё и математичка привязалась! Хвалит меня, а потом заставляет всякие дурацкие формулы учить. Да если я суть понимаю, мне проще самому вывести формулу, чем её запоминать. Уж лучше бы все махнули на меня рукой и просто не замечали. Какое мне дело, что кто-то влюблён в математику, а кто-то в классическую музыку?» – думал Рома. Можно подумать, что, предпочтя классической музыке и божественной математике какие-то примитивные тамтамы африканских аборигенов, не оправдывая надежд, он мешает им прикасаться к великому.
Напрасно его увещевали, он не собирался ничего менять в себе. В нём горела непреодолимая страсть. Он жил этой идеей.
Идея жила в нём. Проникнув в его сознание, она постепенно стала обрастать материальными атрибутами. Сначала появилась отшлифованная до серебряного блеска октябрятская звёздочка «Ленин маленький с кудрявой головой», цепи, самодельные напульсники с шипами и целый иконостас из значков с кумирами, нацепленных на футболку. Но всё это были лишь мелкие брызги «тяжёлого металла».
Резко отличавшийся от всех внешний облик кумиров, одетых в чёрную кожу, изобилующий множеством клёпок, шипов, длинными волосами, отталкивающий законопослушных граждан, для подростков был притягателен именно своим антуражем, выражающим мужественность, силу, натиск. Ребятам хотелось придумать для своего имиджа тоже что-нибудь «забойное», чтобы эта разница сразу бросалась в глаза. Культ хэви-метал требовал жертв, и, чтобы быть не хуже других, ребята были готовы к ним.
Чёрное кожаное немецкое пальто, чудом сохранившееся с военных лет, по какой-то причине не ставшее вместе с баяном музейным экспонатом, было по-братски разделено на троих.
