Они стремились в зал, откуда раздавались звуки музыки и где молодые, а также и старые люди наивничали под аккомпанемент рояли.
Сказали безусые фрачники «pardon» и пробежали, как сумасшедшие, мимо демократа.
При входе в гостиную демократ небрежно склонил свою надушенную голову, выражая всем свое изящное почтение.
Он больше слушал, чем говорил: этого от него требовало приличие.
Ведь он был критик, и к нему шло молчание.
В числе гостей был молодой человек с длинным носом и потными руками: это был модный музыкант.
Был тут и талантливый художник, изобразивший на большом полотне «чудо».
Был тут и знакомый философ, потому что он был талантлив.
Была и важная особа из консерваторов, имеющая отношение к делам печати.
Важная особа любезничала с блестящим демократом; она сделала приятный жест руками и, мило смеясь, заметила бархатным голосом: «Разность убеждений не мешает нам ценить друг друга».
И блестящий демократ склонил свою надушенную голову, выражая собою полную беспристрастность.
Самого аристократического старичка здесь не было; он сидел в своей комнате со старым князем-благотворителем.
Наклоняли старички друг к другу свои бритые, старые лица и говорили о том, какая теперь дребедень в силе.
Князь-благодетель жалел об отмене крепостного права, а угодливый хозяин участливо жевал беззубым ртом и вставлял между слов князя: «Да, да, конечно».
В гостиную вошла сказка мягкими, неслышными шагами.
У нее было светло-серое платье и на нем были нашиты серебряно-бледные листья. В рыжих волосах горела бриллиантовая звезда.
Она ступала тихо и мягко, как бы пряча свое изящество в простоте.
Это был верх аристократической естественности.
И молодой демократ запнулся на полуслове, и почва ушла у него из-под ног.
А за сказочной нимфой уже вырастало очертание ее кентавра, которого голова уплывала в шее, шея в сорочке, а сорочка во фраке.
Сказала хозяйка: «Кажется, здесь все знакомы» – и, вспомнив, представила сказку демократу.
Они подали друг другу руки, и демократ почувствовал на себе пронзивший его взгляд синих очей.
Взгляд был ласковый. Демократ понял, что на него не сердились за письмо.
Из залы доносились звуки рояли; там изящная молодежь предавалась изысканным удовольствиям.
А они говорили друг с другом в натянуто-милых и светски-приторных выражениях, как ни в чем не бывало.
Хотя каждое слово демократа сопровождалось особым аккомпанементом; этот аккомпанемент означал: «Не то, не то».
Бёклинская сказка слушала речь о пустяках шаловливо и участливо, говоря: «неужели» или «скажите, как это интересно».
Но за этим «скажите» прятался ответ на «не то»: «Да, да… знаю…»
Это была изящная и шаловливая игра не без лукавства.
«Любите ли вы музыку?» – сказала демократу его сказка, а он в ответ: «Нет, не люблю» – и сопровождал свои слова как бы тремя звездочками.
А под тремя звездочками значилось: читай так: «Я люблю музыку больше всего на свете после вас».
И сказка отвечала: «Впрочем, такому серьезному человеку не до музыки». И при этом стояли как бы три звездочки.
А под тремя звездочками значилось: читай так: «А ты очень неглуп».
Потом обратилась сказка с ласковой непринужденностью к толстой хозяйке, сказав: «Вы будете, конечно, на празднике цветов?»
Но тут появившаяся в дверях старшая дочь лучезарного старичка пригласила демократа присоединиться к их веселому обществу, направив на него свой черепаховый лорнет.
