– Ещё и не с первого раза, – закусила Ленка губу. – Я вот, честно: солнцепоклонница! Просто от зависти с ума схожу, когда вижу такой шикарнейший загар. Правда, с ним ты в Питере как белая ворона.
– Белая ворона? – усмехнулась Нэнси. – Хм, если подумать, это не слишком удачный идиоматический образ. А впрочем, мне-то что? Я здесь ненадолго.
Ленка только отмахнулась.
– Все так говорят. И я так говорила. Но приехала и залипла на полгода. Считай больше, седьмой месяц пошёл.
Она схватила с тарелки пирожок, надломила его, убедившись, что из двух начинок – ливерной и яблочноповидловой – выбрала нужную, и отправила в рот, предварительно выстудив его весьма оригинальным способом – помахав дрожжевым треугольничком из стороны в сторону. Сила инерции отправила по дуге кусок сладкой начинки. Он шлёпнулся на пол, освобождая слабый завиток пара. Джока, таки заполучившая свою порцию рыбы и мяса, но не удовлетворившаяся оным, теперь чутко кимарила на коленях у хозяйки. Она приоткрыла левый глаз на характерный свист и быстрее, чем подумала, выстрелила вслед летящему повидлу. У точки приземления она покривила мордочкой. Её не интересовали безыдейные вещи, а, по скромному мнению ангоры, уваренное с сахаром фруктовое пюре было в высшей степени безыдейно.
– Квартирой по договору ренты, – смешно сказала Ленка, набив тестом полный рот, – я могу распоряжаться ещё полгода. Думаю, что вряд ли раньше отсюда съеду.
– Чем же тебя так Питер привлекает?
– Атмосферой.
– Да, – согласилась Нэнси, «нечаянно» накрошив под стол мясной начинкой – для Джоки. – Я успела заметить, атмосфера здесь невероятная: большое количество воды, роскошная архитектура, достопримечательности мирового масштаба. Мне, вообще, всё европейское очень нравится. Впечатление абсолютного благополучия. По крайней мере, кажется со стороны.
– Нее, подруга, – замотала Ленка головой, – ты не поняла. Угнетающая атмосфера заброшенного места, вот что представляет собою Петербург, это огромный город мертвецов в прямом и переносном смыслах.
– Тебя это, что ли, привлекает?
– Конечно! Питер – это средоточие беспредельной печали и необъяснимой тоски. Кстати, все русские классики, писавшие образ Петербурга в своих нетленках, скатывались в эту яму жутчайшей депрессии. Их угнетал сам город, под его влиянием рождались их шедевры. Старичок, что жил здесь, Борис Ильич, он лингвист, всё сокрушался и жалел меня. Питер, говорит, единственное место, в котором у него болит голова. Говорит, есть с чем сравнивать, между прочим: за сорок лет стажа перевидал, объездил столько стран.
– Больная голова у многих здесь, так что пора бы привыкать, – попыталась пошутить Нэнси. – Ты говоришь, он лингвистом был?
– Ну да. Был и есть.
– Я бы хотела поговорить с грамотным языковедом. Если у человека за спиной стаж в сорок лет, он просто обязан быть грамотным, ведь так. Как думаешь?
– Поговорим об этом лет эдак через… сорок, – рассмеялась Ленка и подхватила кошку на руки. Своенравная ангора стремительно и плавно упорхнула из хозяйских объятий. Она совершенно иными глазами смотрела на Нэнси. Её глаза хоть и были разными по цвету, оба излучали теперь «покорнейше благодарю». Ливер был зачётным. Он прекрасно шёл к балтийской рыбке. Незлопамятливая Джока, с лёгкостью простив предательство с хорём, запрыгнула на руки к Нэнси и принялась ластиться и мурчать.
– Вот дереза, – пожурила Ленка питомицу.
