– Отвертки… – говорит Нонна Викторовна, а сама смотрит на меня не отрываясь. Повернулась к сыну и пробормотала растерянно: – Володя, посмотри, пожалуйста, в стенном шкафу…
Тот некоторое время стоял неподвижно, глазел на меня, будто и не слышал. Потом с видимым усилием оторвался и торопливо прошел в комнату… Оттуда доносились какие-то странные звуки, точно он ронял там что-то, с шумом бросал на пол, словно торопился очень в поисках своих.
А мама его сказала:
– Ты, Саша, как-то сильно изменилась…
– Вы находите? Ну, повзрослела, наверно, а вы меня все ребенком помните…
– Ребенком, – точно эхом отозвалась она.
Тут Володя снова выбежал. Протянул мне сразу три отвертки. А сам глаз с меня не сводит. Я попыталась отвертки у него взять. Он не отдает. Схватил меня за пальцы. Я руку вырвала. Он покраснел густо-густо. Сказал глухо:
– Извините.
Я вежливо попрощалась, повернулась и пошла.
Спустилась во двор, в домоуправление.
Там сидела толстая тетка, дежурная, наверное. А еще какой-то мужик обретался. Слесаря поджидал или что-то в этом роде. Я поздоровалась с теткой, расспросила ее про графики отключения горячей воды. Она отвечала вроде впопад, но смотрела с элементом изумления. Или так мне показалось. Но вот мужик, тот совсем обалдел. Или как это еще говорили наши предки? Мозг вынесло у него, вот как. В общем, глаз от меня не отводил. Пересел поближе. Под конец я к нему повернулась, говорю:
– Где-то я вас, кажется, видела… Вы из какого подъезда?
Мужика точно ножом в горло ударили. Он поперхнулся, зашипел, конечностями стал трясти… Потом как-то сгруппировался, вскочил даже. Когда я пошла домой, засеменил за мной, заглядывая мне в глаза по-собачьи преданно. И что-то такое бормоча, то ли приглашал куда-то, то ли просто проводить просился. Но я это дело пресекла. Этого мне только еще не хватало. Даже пришлось что-то ему сказать резкое. Типа: отвянь, дядя, я не про твою честь.
На обратном пути зашла к Нонне Викторовне – отвертки вернуть.
Та словно за дверью поджидала. Не успела я руку от звонка оторвать, как она уже открыла, но только на несколько сантиметров. Схватила отвертки, даже поблагодарить не дала, дверь захлопнула. А из-за двери раздалось отчаянное: «Мама!»
А я поднялась к себе, села напротив зеркала. Кивнула удовлетворенно, сказала сама себе:
– Вот тебе и нарисованная!
Потом было воскресенье. А значит, и пляцки. И мне пришлось вставать ни свет ни заря их печь. Но ритуал был нарушен. Фазер смотрел на меня долго, не отрываясь. Потом сказал:
– Все никак не привыкну, что у меня дочь – блондинка.
– Не просто блондинка, а золотая, – поправила я его. – Ну, ладно, полюбовался, и хватит.
Фазер кинул на меня еще один короткий взгляд, вздохнул и покорно уселся за стол. По привычному сценарию, он схватил горячий пляцек, стал перебрасывать его из руки в руку. Дуть на него.
– Ну что ты такой нетерпеливый? – сказала я.
Дежурные слова.
Он же каждый раз одно и то же проделывает. И ждет, что я ему сделаю замечание, как их раньше всегда делала мама. А он в ответ отшутится, скажет что-нибудь вроде «пляцки отключают инстинкт самосохранения» или «у академиков низкий порог чувствительности». Каждый раз должны быть какие-то новые вариации на эту тему. В крайнем случае можно громко и выразительно помычать.
Пляцки, скажу я вам, такая штука замечательная! По-своему хороши и сладкие коржи в варшавском или краковском стиле. Но все же постные пляцки, западноукраинские, – это нечто особенное. Этот вариант то ли для поста специально был придуман, то ли создан небогатыми людьми в годы лишений. Когда было не до жиру и не до сластей. В общем-то, теоретически вещь не такая уж сложная. Лепешки, они и есть лепешки – разве что с маком и луком. Но тесто должно быть совершенно воздушное, тончайшее, а корочка хрустящей. На самом деле пляцки – это настоящий шедевр гастрономического искусства.
