Я сделал это совершенно открыто, нисколько не смущаясь и не опасаясь осуждения. Свобода так свобода, почему я должен стесняться элементарного проявления чувств, тем более что в них не было ничего двусмысленного и зазорного? Обычная человеческая эмпатия, если угодно.
Мне хотелось успокоить, утешить, подбодрить ее. Помочь расслабиться, раскрепоститься. Ведь и я совсем недавно был почти таким же. Точно был. Еще и хуже. Может, даже и сейчас.
Приятель прав: все проходили через это, некоторые легко, а некоторые мучительно.
На нас смотрели.
А мне вдруг вспомнилось: «Свобода приходит нагая…»
Уходили мы вместе. Где-то на полпути к выходу из парка я приобнял новую знакомую за плечо и слегка притянул к себе. Но, боже мой, вот уж чего я не ожидал так не ожидал. Тела не было. Тела действительно не было. Точно.
Все в золотистом солнечном сиянии.
Тусклый желтый свет лампочки внутри матового стеклянного плафона, стойка администратора, стеллаж, где на полках выставлены всякие кремы, гели, мази, назначение которых четко прописано в прикрепленных к ним бумажкам, экзотические азиатские фигурки животных, птицы на соломенных настенных ковриках, статуэтка Будды…
Он спускался в этот подвальчик как в другой мир, полный солнца и тепла. И еще забвения. Плюс какой-то экзотический сладковатый аромат, располагавший к релаксу. Да, здесь он выпадал из серости наружного мира, из городской суеты, здесь настолько забывались заботы и проблемы, что, приходя в себя, он некоторое время не мог сообразить, что с ним и где он. Даже обычные слова давались с трудом, проще кивнуть или сделать какой-нибудь благодарственный жест. Впрочем, и говорить необязательно.
Это был его личный Эдем, который открывался только в этом подвальчике, несколько сыроватом, но который не хотелось покидать. Его не отпускало, как вода не выпускает ныряльщика. Собственно, за этим он и приходил сюда, в эту потаенную обитель солнца и неги, в страну полусна, тишины и покоя.
Еще почему-то в мозгу крутилось: Тенерифе…
Тенерифе. Тенерифе. Тенерифе…
С чего вдруг? Никогда он там не был и не собирался. Знал, что такой остров существует – пляжный отдых, море, тепло круглый год… Время от времени кто-то из знакомых отправлялся туда и возвращался до неприличия смуглый, нездешний, поздоровевший. Но такими же возвращались и с других курортов – из Египта, Турции, Греции, Таиланда, Бали… Солнечных гостеприимных мест достаточно. Складывалось впечатление, что там, откуда человек приезжал после недели, двух, иногда и больше, с ним что-то происходило такое, что меняло не только его облик. Вроде как там его любили и холили, в отличие от здешнего прессинга, кормили молодильными яблоками с морепродуктами, поили целительными эликсирами, после чего словно промытые глаза смотрели приветливо и радостно, энергично и в то же время отстраненно, словно их обладатели обрели философский камень и стали мудрыми и просветленными.
Казалось, будто солнечный свет ненадолго задержался на них, как чье-то благоволение, чтобы вскоре, увы, быть стертым докучными суматошливыми буднями.
Но у названия Тенерифе то ли в самом слове, то ли еще отчего-то была какая-то особая аура, и, когда он слышал про него, сердце начинало взволнованно и учащенно постукивать. И тот, кто отправлялся туда, казалось, отправляется навсегда, как на другую планету, чтобы обрести вечное блаженство. Слово гипнотизировало.
