Сам Константин Иванович мастерски описывал российскую глубинку, маленькие провинциальные городки с их проблемами, натуральными сельскими базарчиками, где можно из первых рук узнать о житье простого человека, селянина, ремесленника, далекого от нашей суеты и озабоченного одним: как выжить.
Следует еще напомнить, что он отец известного диссидента Владимира Буковского. Но это еще впереди.
Меня Буковский отчего-то сразу невзлюбил и не скрывал этого. «У нас двое таких, – говорил он. – Еще Солоухин, который тоже витает в облаках!» И хмурился, поджимая блеклые губы.
Константин Иванович почитал лирику занятием никчемным, отвлекающим очерковую прозу от нужд людей; и право, о каких красотах природы могла идти речь, когда погибала Россия и надо было во весь голос об этом кричать.
Защищали меня, как могли, мои новые дружки по семинару, и в первую голову, конечно, Шерман. Сам же он был тогда на слуху: в почитаемом всеми журнале Твардовского «Новый мир», как раз незадолго до этого, появился очерк «Под стальным парусом» – о мастерах-самородках, которые, не разбирая бурильной установки, а это огромная металлическая вышка, переправили ее за сотню верст на плоту, по воде.
Все понимали, хоть впрямую и не было написано, что умельцы, затеявшие эту авантюру, крепко рисковали и не только заработком, работой, но и собственной жизнью.
Меня из-за опоздания поместили в прихожей, рядом с туалетом, у семинариста Алексея П., чуть лысеющего, но ухоженного, надменного, с этакими барственными манерами, завсегдатая литературных посиделок…
Я терялся и робел, когда он, обращаясь на «ты», делал мне замечания. Его все раздражало: мой кашель, скрип стула, даже шелест бумаг на моем столике… Это мешало его творческому процессу. О том же, что он сотворил, я узнал чуть позже, когда прочитал тонюсенькую его брошюрку, изданную где-то на Кубани, с названием многообещающим: «Побеждает тот, кто прав».
В книжке рассказывалось о молодых комбайнерах, которые борются за повышенный урожай и вызывают друг друга на соревнование. Один из них честно убирает хлеба, а другой не очень честно, потому что любит выпить, погулять, и поэтому он не прав. Но в итоге они оба работают как надо и побеждает дружба.
Где-то в середине семинара, затюканный моим суровым учителем Константином Ивановичем, замордованный соседом, намылился я бежать из Комарова и билет купил… Но меня удержал Шерман.
– Тебя когда-нибудь в жизни задарма поили-кормили? Да на такой даче? – спросил он сурово.
– Нет, – сознался я.
– И меня нет. Весь день в редакции горбишь, а вечером там же в прокуренном кабинете пытаешься что-то накропать… Я и спать приспособился на столе, под головой подшивка… Только вот газеты… В них такое, голова по утрам дурная!
Я сознался, что у меня дежурочка в общаге… Кровать, тумбочка… И мы с женой… Елку на Новый год прикрепили к потолку, вниз вершиной…
– Вот! – Борода его мощно заколыхалась. – Это не тебе надо уезжать, – сказал он в сердцах, – а этому… Да и специалист он, как выяснилось, совсем в другом жанре…
По окончании был устроен прощальный вечер, после которого семинаристы поймали Алексея П. и так изметелили, что он слег в больницу. Никаких там опасных травм и не оказалось, положили на всякий случай, а Дом творчества сразу опустел: разъехались все, кроме меня, оттого что не успел заказать билета.
Я навещал побитого Алексея П. в местной поселковой больничке: лицо в синяках и подтеках, один глаз заплыл… Было его немного жалко.
