Вот это вряд ли. Вот это очень вряд ли.
Я на всякий случай потянула низ свитера к коленкам, другой рукой прижимая к себе платье. Возможно, Надя в самом деле удовлетворится платьем. По виду оно так точно не хуже. Если в принципе можно представить вариант, в котором мачеха Дубровского покупает платье хуже, чем то, что висит в обычном сетевом магазине на стойке «Распродажа».
Очень хотелось распевать «I Will Survive» и даже пританцовывать. Мешало только то, что за подарки всегда нужно расплачиваться, а я и так слишком долго пользуюсь хорошим настроением Дена. Сейчас он просто стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и разглядывал меня. Наверное до сих пор терзается воспоминаниями о моих бежевых, гимнастических трусах. Ну не нашла других. А эти идеально облегают и подобраны в тон.
– Идем, изнасиловать тебя можно было и раньше, – он протянул руку, будто хотел взять меня и вести за собой.
– Так там холодно и… Денечка, миленький, ну отпусти меня, а? Все-все контрольные за тебя…
– Съешь? – он изогнул брови, подошел вплотную и отобрал у меня платье. Вот. доболталась. Но «Мы живем, чтобы сдохнуть» – тоже не такая плохая песня.
Я стояла и кусала губы, не зная, что ему ответить. Всего-то одну и уничтожила, но на то были причины! Очень веские! Правда, Дену я никогда о них не скажу.
– Что же ты такая трусиха, Сорока? Правда веришь, что я тебя обижу?
Он всей своей многокилограммовой маскулинной махиной наклонился надо мной, прижал к комоду и поцеловал, прижимая к себе. Я же вначале растерялась, потом хотела высказать, что в общем-то не против, только целоваться не умею, и это даже хорошо, что он целует меня без спроса и поздно уже отматывать время назад, потому что его разочарование уже наверняка наступило.
Но он так жадно и по-хозяйски обнимал меня за талию, прижимал к себе и будто хотел выпить, осушить до самого дна, что все мысли вылетели, тем более заготовленная речь. Ну уж если сам Дубровский, наш принц, решил исполнить незатейливую пролетарскую мечту обычной студентки, то мне ли, Глафире Сорокиной, его останавливать.
В общем, если случалось в моей жизни что-то необыкновенное и чудесное, то пропуском к тому послужила не потерянная туфелька и не сбежавший кролик, а обычная бутылка лимонада, вылитая на стул. Дубровский в самом деле не обидел меня ничем, просто поцеловал пару раз, потом мы долго разговаривали, сидя у камина. Я же преимущественно пила коньяк, бестолково подхихикивала и тихо удивлялась тому, что одногруппник в принципе умеет столько говорить. Еще он приглашал на свидание, выпытывал мои планы, предлагал встречаться…
А на следующий день в институте просто поздоровался и прошел мимо…
После жадного казановы я больше не стала брать пассажиров, заехала в свой двор, припарковала машину так, чтобы видеть окна квартиры, вытащила термос с кофе и ждала, пока родственники лягут спать. Сил общаться с кем-то не было, а особенно – выслушивать претензии сестры за долгое отсутствие, ворчание Игоряши или крики племянниц. На которых после девяти вечера нападало натуральное бешенство. Абсолютно милые и тихие днем, к отбою племяшки превращались в секретное и особо мощное оружие чайлдфри, потому как пять минут их концерта и беготни по дому у любого отобьют желание заводить детей.
Но свет в окнах все не гас, запасы кофе иссякли, а без отопления в машине становилось все холоднее. Еще в моей комнате исчезли шторы. А я-то сижу и думаю: что не так? Надеюсь, Надя просто решила их постирать перед Новым годом.
