– Focking ell, – сказал он и помчался вниз, матеря проститутку, социалистов и все на свете.
– Did you find the library?
– Yes, – ответил я.
– Got a fag?[46]
Я достал из заднего кармана мятую пачку. Она трогательно улыбнулась, что я интерпретировал как спасибо, и попросила зажигалку. Я тоже закурил. Какое-то время простояли молча.
– 150, two hours, sex plus blowjob[47], – сказала она вдруг.
– Ok.
Она возилась с членом почти час. В спальне стоял жуткий холод. Напротив кровати висел знаменитый постер «Лолиты» Кубрика для галереи «Споук Артс»: леденец, одновременно напоминавший трусики. Комната была освещена розоватым светом, который, по словам девушки, создавал интимную обстановку. Я погладил ее за ухом и спросил имя.
– Роузбад.
Она легла рядышком и закурила. Я сказал, что дело вовсе не в ней. Она ответила, что все хорошо и что такое случается почти с каждым.
– You’re the type of men who prefer talking rather than fucking[48].
Я спросил, не было ли это очевидно, когда она назвала ценник. Она ответила, что не могла поступить иначе, потому что я выглядел «таким потерянным». И потом, это ее работа. На прощание я пообещал, что обязательно зайду еще и что в следующий раз все пройдет лучше. Она ответила, что мы видимся в последний раз, потому что мне будет стыдно, и оказалась права.
Конкурс короткого метра я не прошел.
IV
В Британском музее шла выставка терракотовых статуэток, принадлежавших древней цивилизации нок. В железном веке нок населяли территорию современной Нигерии, цивилизация исчезла в шестом веке нашей эры при неизвестных обстоятельствах. Статуэтки обнаружили в двадцатых годах прошлого века. С тех пор они находятся на Альбионе, и чтобы оценить богатство нигерийской культуры, совсем не обязательно летать в Африку. Это я прочел на афише, спускаясь в метро на эскалаторе.
У края платформы засмотрелся на крыс, бегущих по шпалам. На фоне рекламных плакатов «Макдоналдс» они производили совсем отталкивающее впечатление. Промокшие пассажиры возились с зонтами, шуршали одеждами, посматривали на часы, топали ногами и ходили из стороны в сторону. Поезд прибыл на станцию.
Напротив сел позолоченный араб в темных очках. Его аккуратно окантованная борода воняла на весь вагон удом. Всем своим видом он демонстрировал изможденность, свойственную привыкшим просыпаться в полдень.
На сумрачном небе едва виднелась белая выхлопная нить. Я решил пройти к каналу мимо старого кладбища с ветхими могилками. После семи у канала собирались почти все лондонские типажи: менеджеры в белых рубашках, выпивавшие здесь в конце рабочего дня, стоунеры, бросавшие бычки в воду, бегуны с тяжелым дыханием и просто зеваки, которые сами не понимали, что тут забыли.
Изредка попадались влюбленные парочки. Одна из них прижалась к кованому заборчику недалеко от мостика и, жадно целуясь, о чем-то хихикала. Парень шептал девушке нежности. Она блаженно улыбалась и поглаживала ему спинку.
Где-то вдали замерцали красно-синие огоньки, послышался джаз. Но это был какой-то особенный джаз, я прежде не слышал ничего подобного; саксофон и барабан смешались с восточным звучанием. Музыка становилась громче. Казалось, не я направляюсь к ней, а она ко мне. Так и есть: музыканты катились по каналу на длинной лодке, вдоль бортов которой были развешаны разноцветные гирлянды. На палубе сидели четверо: саксофонист – толстый афроамериканец в экзотичной зеленой рубашке и черном жилете, второй афроамериканец, игравший на барабане, пожилой бородач в тюбетейке с инструментом, похожим на скрипку, и парень двадцати пяти лет, игравший на переносном синтезаторе. Когда лодка проплыла мимо, саксофонист приветливо приподнял черную шляпу.
