Важные покупатели, играя плотно набитыми кошельками, подобострастные продавцы, готовые пойти на любые уступки, только бы продать товар, но ни в коем случае не продешевить. Все шевелилось, вертелось, двигалось, вращалось, то растекаясь по тесным кривым рядам рыночной площади, то собираясь в одном месте, сколачиваясь в плотную, сбитую гурьбу. И, приперченное хорошей дозой дневного зноя, сытного обеда, навевало сладкую дрему на некоторых скучающих зевак, которых, как всегда, на рынке было немало. Они ждали встряски.
И случай не заставил себя долго ждать. Гонимый нестерпимым голодом, мальчик нерешительно подошел к грузной, конопатой тетке, что бойко торговала румяными, одурительно пахнущими пирожками. Он с таким наслаждением смотрел на это аппетитное чудо, судорожно сглатывая слюну. Есть хотелось невыносимо. Умоляюще взглянул на торговку. Она о чем-то громко тараторила со своей тощей соседкой, торговавшей зеленью и семечками, и, казалось, совсем не замечала постороннего лица. Рука его невольно потянулась к корзине. Все тело напряглось от предстоящего удовольствия.
Однако, мальчишка не успел коснуться предмета вожделения, как вдруг, с таким диким визгом был схвачен за локоть цепкой ладонью взбесившейся хозяйки. Он, испугавшись крика, вырвался и отскочил в сторону. Немедленно вокруг них образовалась толпа. Торговка орала что есть мочи, показывая на ребенка
– Люди добрые! Держите вора! Вон он! Вора держите! Все, все, что целую ночь пекла, не смыкая глаз, все стащил, этот ублюдок недоделанный! Все украл, все до копейки, ворюга, забрал, оставил меня и троих малолетних деточек помирать с голоду! – голосила тетка, жалобно подняв руки и глаза в небо.
– Ах ты, шваль несусветная! ирод окаянный! Ах ты, грязь нечесаная, немытая, куда ручищи свои паскудные тянешь-то? Вывернуть бы тебе эти грабли да с корнями, чтоб другим неповадно было! – Визжала во весь свой могучий рот толстуха, размахивая своими огромными кулачищами во все стороны.
– Как же мне теперь дальше жить? Несчастная я, горемычная, – подвывала она, хватаясь за голову,– я и мои уже нищие четверо деток.
– Ой-ё-ё-ё-й! Все стащил, даже корзину! А я столько у печки промыкалась! Всю ноченьку глаз не сомкнула, вот этими рученьками тесто месила, ягодку от ягодки разбирала, грибочки перебирала. А он, рвань воню-ю-чая все похитил у бедной вдовы и даже малого кусочка, даже краюшечки малой не оставил! Ой, горе мне, горе!!! Как дальше жить? Копеечки не оставил сироткам моим бедным! А их у меня крохотулечек, – стала считать на пальцах, – пятеро, шестеро, – сбилась со счета, протянула ладони, – полно махоньких, голодных ребятишек. Как им теперь жить? Чем кормить, одевать, обувать, скажите, люди добрые? И жить им бедным нынче негде, на улице придется мыкаться. Он же все украл, этот волоцюга!
Толпа стала роптать в такт причитаниям обиженной, все больше сужая круг. Зевакам, скучающим на рыночной площади, уже была брошена кость развлечения. Мальчик никак не мог понять, почему у этой горластой тетки, у которой он так не успел ничего взять, пропала корзина. О каких копеечках надрывается с горя и где могли деться столько пирожков. Как затравленный зверек, попавший в ловушку, метался из стороны в сторону, прижимая к груди свой драгоценный сверток, все, что у него было сейчас. Круг стал сужаться, грозя перейти в побоище. Он съежился, испуганно втянув голову в плечи. Кто-то первый попытался угодить кулаком в плечи, кто-то с удовольствием разминал тонкие ивовые прутья, готовясь применить их в деле.
