Сиреневый закат - страница 3

«Ну ты меня и напугал, друг!» – взяла невесомую паутинку и сдула ее в сторону. Откуда в больничной палате пауки, я так и не поняла.

В палату вошла мама.

– Дорогая, мы поговорили с доктором Брауном. Он сказал, что ты поправишься и сможешь ходить.

– Я рада, мама! – моя мамочка самая лучшая их всех мам! Пусть и приемная, она любит меня, как родную дочь, а я люблю ее еще сильнее!

– Мама, я никогда вас не оставлю и всегда буду помогать! – произнесла охрипшим от слез голосом. И тут заплакала уже она:

– Знаю, детка, выздоравливай! Мы с папой очень любим тебя! Кстати, в твоей квартире мы уже побывали и навели там полный порядок.

– Спасибо, мам! – покраснела я.

Мы попрощались. Родители обещали приехать через пару дней, и я была рада. Казалось, что черная полоса в моей жизни отступает. Когда они уехали, мне сделали обезболивающий укол, и я потихоньку начала засыпать. Со всех сторон доносились разные голоса: мужские, женские, детские – все друг с другом о чем-то болтали. Вот я слышу, как мужчина разговаривает со своим братом, прислушиваюсь, и все другие голоса отступают на второй план.

– Слушай, Джордж, завтра нужно съездить в строительный магазин и купить все для ремонта гаража.

– Хорошо, Дюк! – отвечает его брат.

«Эм-м… что-то неинтересно, – подумала я, – нужно переключиться на другой разговор».

Настраиваюсь на следующую волну – как будто ты ищешь на радио песни по разным частотам. Нахожу другой интересный разговор:

– Мистер Президент! У нас готов новый доклад по антироссийским санкциям.

«Боже упаси! – ужаснулась я, – вмешиваться в политику!»

Хотела переключиться на другую волну, но уставшую голову накрыла пелена, и я уснула.

***

Прошло три месяца. Я поправилась. Меня заново научили ходить, можно сказать, с нуля. За все это время развлечением служили те пятнадцать минут перед сном, когда я слушала чужую болтовню. О чем только люди не говорили…

Конечно, я почти ничего не запоминала из этих разговоров: большинство из них являли собой банальные жизненные обстоятельства, а в политику лезть не хотелось.

«Доктор Браун сотворил чудо! Как я ему благодарна! Завтра меня выписывают, я счастлива!»

Ночь пролетела незаметно. Утром ко мне зашел мой доктор с группой студентов. Он начал зачитывать историю болезни, последующее лечение, названия препаратов, что применялись, и комплекс физиотерапевтических процедур.

Один из студентов зевнул.

– Доктор, а разве само не заживет? – произнес темноволосый подросток, и вся группа засмеялась.

Браун закрыл глаза и тихо произнес на незнакомом мелодичном языке: «У меня аллергия на глупость!» В группе засмеялся всего один ученик, и доктор мгновенно бросил на него взгляд.

– Русский? – спросил он на этом же языке.

– Да, доктор! – ответил ученик. Но для всех остальных было непонятно, о чем идет речь, хотя и пошли перешептывания: уловили, что кое-кто из России, но громко ничего не сказали.

Мой доктор – русский! Я в шоке! Меня вылечил доктор из России, из этой агрессивно-недоразвитой страны. Я решила на прощание рассказать ему про себя. До этого я никогда и никому не открывала свою правду: мне было стыдно. Я не знала, как к этому отнесутся коренные американцы с их великим патриотическим настроем. Но доктор Браун – русский, тем более очень хороший человек. Ему можно доверять, ведь мы с ним родились в одной стране.

Доктор дочитал историю моей болезни, что-то написал и передал бумаги медицинской сестре.