– Чего смотришь, красавица? – вытирая потный лоб рукавом, спросил нечистик. – Я домовой хозяйственный, деревенский. Вон городские, те ничего не могут, а я хозяевам во всем помогал. Вот у тебя домовой в чем главный помощник был?
– У меня домового не было, – призналась Дарьяна. – Они с бабушкой не ужились.
– Вот оно как. А бабка твоя случаем не ведьма была? – выкопал и ловко отделил клубни от ботвы с землей Фуха. – Ведьма ж сама себе хозяйка и все лучше всяких там домовых знает.
– Ведьма, – подтвердила девушка. – Оттого и не ужились. А в хозяйском доме, где я работала, слышала, что кто-то за печкой шуршит. Но на глаза не показывался. Может, и вовсе мыши были.
– А отчего в тебе крови ведьмовской нет, раз бабка ведьма? – пыхтел, проворно вскапывая лунку за лункой, Фуха.
– Она меня вырастила, а по крови родной не была.
– Дай-ка я тебя рассмотрю.
Домовой, облокотившись на лопату, велел девушке покрутиться, внимательно всматриваясь в саму суть.
– Видел я однажды такую силу.
“Неужто и правда видел дед других сирин?”
– Давненько жил тут мальчуган. Правда тепло у него в груди плескалось и искрилось, а не как у тебя чахло и блекло, но суть та же. Знаешь, что за сила то была? – хитро щурил правый глаз домовой. – Сирин. Слыхала про таких?
Дарьяна, сглотнув образовавшийся в горле ком, нервно кивнула.
– Вот и я думаю, что слыхала, – смех домового напоминал кудахтанье квочки. – Все считают, что Сирин только девы могут быть. Оттого мужикам и проще свою силу скрывать. Лет пятнадцать мальцу было, когда с деревни ушел. Не принял его народ. Не оттого, что силу такую имел, а потому, что не правильно ей распоряжался. Видел он, как превосходит остальных во сто крат, и не пожелал с укладом мириться. С годами все сильнее хитрил да обманывал. Вот староста и велел ему хорошенько все обдумать или убираться. Помню, словно вчера было, как загорелся злобный огонь в глазах мальчишки. Думать он не захотел, собрал вещи и больше не возвращался.
Дарьяна не верила своим ушам.
“В паре пеших дней от Лозовиц жил мальчик с силой сирин. Бабушка бы не поверила! А что самое интересное, деревенские знали, да не гнали.”
– Что же он делал, дедушка?
– Разное творил. Сначала шалости безобидные. Крикнет голосом чужим и прячется. После девкам песни петь стал, да те за ним шли не глядя. А в последний раз заворожил он лешего так, что тот чуть в реке не утоп. Невзлюбили они друг друга. Отчего – не ведаю. Вот тогда-то ему староста в последний раз и сказал, чтоб силу свою придержал, – углубился в воспоминания Фуха, устало прикрыв испещренные синими венами веки. – Я давно на свете живу, Дарьяна, и помню времена, когда сирин считали вестницей удачи. Деревня считала везением, если девица-птица селилась в их краях. Скотина не гибла, поля плодоносили.
– Когда ж это было, деда? Бабушка такого не помнила, а она не мало прожила!
– Кто ж его вспомнит, сколько лет назад было. У нас, домовых, подсчет годам вести не принято. Помню, как прабабке этого мальца всей деревней избу строить помогали. Выводили белые узоры на резных ставнях, возводили низенький забор вкруг огорода. Дед мой еще жив был, меня, несмышленого, домовому хозяйству обучал. Эх, как же все поменялось! – домовой вытащил лопату из сухой земли. – Ты копать заканчивай, да пусть картошины на солнце до вечера сохнут. Небо чистое, дождь не придет. Я по домам пройдусь, припасы соберу да обед состряпаю.
